Александр Васильев - Наш собственный конец света

© Александр Игоревич Васильев, 2019

ISBN 978-5-4490-3679-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вчера нам пообещали, что общий подъем будет в девять, а стандартный в семь часов отменяется в виду наступающего праздника.

Весь детдом ликовал. Пускай и на один день, но наши жесткие правила будут отменены — это касалось не только подъема.

Мне же, на самом деле было глубоко плевать.

Для меня Новый год перестал быть праздником еще три года назад, когда мы всей семьей попали в автомобильную аварию. Я был тогда еще глупым одиннадцатилетним ребенком и долго не мог поверить, что теперь я навсегда остался один.

Те, кто жил в детдоме с самого рождения, всегда подшучивали надо мной, когда я со слезами на глазах уверял их (но скорее — самого себя), что мои мама с папой вот-вот заберут меня. Другие же, кто побывал в моей шкуре, просто уныло смотрели на меня со стороны и не решались подойти.

Спустя месяц после трагедии меня сводили на кладбище, где покоились мои родители. После этого я ревел несколько дней. Боль от осознания всей правды была нестерпимой, и больше всего на свете мне хотелось обменять свою жизнь на жизни мамы и папы.

Гниль одиночества постепенно разъедала меня, и я забился в самый темный уголок своего сознания. Это сейчас, после долгих разговоров с «мозгоправами», как их называли другие подростки, я могу выразить свои чувства более правильными словами, а тогда…

Тогда мне было просто грустно.

Проснулся я как обычно в семь. За окном было еще темно. Все ребята безмятежно сопели, пуская слюни на подушку. Интересно, почему-то подумал я, а что им снится?

Этот вопрос возник у меня единожды и сразу растворился в обрывках воспоминаний о собственном сне.

Там было спокойно и тихо. Почти тихо. Лишь еле уловимый шепот дыхания у моего уха. Я лежал рядом с мамой, положив голову ей на грудь. Она дышала ровно и медленно, будто боялась кого-то спугнуть. Возможно меня. А я боялся пошевелиться. Мне казалось, что любое мое движение может разбудить маму, и тогда она уйдет.

Я заплакал и, накрывшись одеялом с головой, уткнулся лицом в подушку. Хотелось только одного: вернуться обратно в сон.

Но спать больше не хотелось.

Когда слезы высохли я понял, что окончательно проснулся, я тихо сполз с кровати и на цыпочках вышел в коридор. Все спали. Даже воспитателей, которые еще с шести часов начинали бродить по комнатам, и то не было видно. Казалось, все исчезли.

Вернувшись обратно в комнату, я оделся и оглядел товарищей по несчастью. Большинство из них довольно весело проводили дни и практически никогда не заговаривали о своих родителях, довольно спокойно приняв новые условия жизни. Как будто так и должно было быть.

В полутьме были еле различимы холмики тел на кроватях, да еле слышное посапывание. И, если не вглядываться сквозь тени, могло показаться, что кроме меня здесь больше никого нет.

— До свидания, — прошептал я скорее теням, чем тем, с кем провел три года своей жизни.

Не одевая тапки и ощущая холод под ногами, я в одних носках бесшумно прокрался по коридору и зашел в гардеробную. Моя куртка была слишком тонкая для долгих зимних прогулок и поэтому я начал шарить по шкафчикам других ребят. В руки попался свитер и я сразу его надел. Он был теплый и очень мягкий, но я знал, что даже он не долго сможет меня греть.

Найдя куртку и зимние ботинки, я начал тихо пробираться к выходу. Постоянно озираясь и вздрагивая от каждого шороха, я подошел к двери и надавил на нее. Разумеется, она была заперта.

«Какой же ты идиот! — пронеслось у меня в голове. — Ты думал, что все будет так просто?».

Мое сердце застучало быстро и сильно, гулким шумом отдаваясь в голове, а на глаза навернулись слезы.

Какой же я все-таки дурак.

С какой-то глупой надеждой я еще раз попытался открыть тугую дверь. Но на этот раз она распахнулась, впуская холод из коридора.

Я затаил дыхание и огляделся. Никого не было.

Но почему дверь оказалась открытой?

Может кто-то приехал на работу, возможно, другой воспитатель, или вахтерша. Да мало ли кто здесь работает. И с этими мыслями я шагнул на встречу холоду. Последняя дверь была закрыта лишь на железную задвижку, которая с легкостью отошла в сторону и выпустила меня на улицу.

Только оказавшись снаружи, я вспомнил, что забыл взять шапку. Но для меня это было уже не столь важно. Накинув на голову капюшон, я что есть силы побежал по хрустящему снегу. Впереди еще забор, но это была минимальная преграда на последнем пути к свободе.

«Какой такой свободе? Куда я бегу?».

Остановиться я смог лишь через несколько кварталов. Согнувшись пополам и уперев руки в колени, я долго не мог отдышаться. Холодный воздух раздирал горло, а сердце готово было взорваться от дикого напряжения. Я еще никогда так не бегал. Даже на уроках физкультуры я не старался, и прийти последним в кроссе для меня было обычным делом.

Из моего рта вырывались клубы пара, а во рту появился противный привкус металла. Хотелось упасть в ближайший сугроб и лежать, пока организм не успокоится или просто не замерзнет от холода. Но сделать это, значит привлечь внимание прохожих, которые могли бы заподозрить что-то не ладное и вызвать полицию.

Прохожие?

Я сделал глубокий вдох и разогнулся.

На улице никого не было. На перекрестке одиноко мигал светофор.

«Неужели все исчезли? Или я сплю?».

В глухой тишине послышался нарастающий рев и серебристый лексус на большой скорости промчался на красный свет.

Сейчас примерно восемь часов утра, на улицах еще темно и на календаре 31 декабря.

Нет, никто не исчез. Просто мало кому сейчас надо куда-то спешить и вставать в такую рань.

Но все равно, было слишком тихо.

И все это не более странно, чем побег одного из самых тихих подростков из дома интерната.

Засунув замерзшие руки в холодные карманы, я побрел по дороге, опустив голову и смотря только на грязный сбитый снег.

Я не знал, что будет потом, куда я пойду, что будет, если меня найдут. И думать над этим мне совершенно не хотелось.

Сейчас я хотел попасть только в одно место. Туда, где я когда-то был со своим отцом.

Я не помню сколько мне было тогда лет, возможно, восемь или девять, но точно знаю, что была осень. Все листья уже опали, и земля превратилась в грязный, местами желто-красный, пуховой ковер. Небо было серым и пасмурным, а воздух пропах сыростью. В тот день мы очень долго гуляли с отцом по городу. Помню, что у меня болели ноги от упорной ходьбы. Но я молчал, стискивая зубы, потому что где-то в глубине души знал, что ему сейчас это нужно; вот так просто гулять со мной, ни на минуту не выпуская детской руки из своей теплой ладони.