Елена Усачева - Большая книга ужасов — 73 [сборник]

Не то чтобы он успел подумать обо всем этом, но картинка сложилась. И тут же стерлась. Бэлла завизжала:

— Ты что стоишь?! Бежим!

Он испугался. Крика. Того, что все они тут придумывают непонятное.

И они побежали.

— Который час? — выдохнул Никита, когда они с Бэллой брали очередной поворот. Бэлла, как заправский ковбой, выхватила из кармана сотовый, развернула экраном к Никите. Половина одиннадцатого.

— Мы ж с ней на двенадцать договаривались! — крикнул он, поскальзываясь и пропуская Бэллу вперед. Сапоги — очень неудобная вещь для бега. Скользят.

Бэлла не ответила, только сильней заработала локтями. Они пролетели мимо дома с Лениным, вскарабкались на пригорок к бывшей липовой аллее. Никита споткнулся на железнодорожных путях. Уронил ведро.

Почему-то расставаться с ним было тяжело.

— Гони! — гнала вперед Бэлла. И Никита гнал.

Они скатились с холма, пробежали мост. Около ворот опять никого не было.

«Отлично!» — мелькнуло в голове. Хотя глубоко в душе Никита надеялся, что их кто-нибудь остановит. После вчерашнего тут должно стоять оцепление, должна быть натянута колючка и еще стоять рота пулеметчиков! Хорошо, пусть без пулеметчиков, достаточно сторожа с ружьем.

Не остановили. Они пересекли площадку, опять заскользили на повороте, нырнули в кусты и выбежали к плотине.

— Ах! — выдохнула Хельга, сидящая на столбе. — Ты пришел!

С колен скатилась книга. Сидящего у соседнего столба Илью Никита заметил не сразу. Если бы не Хозяин — мог и вообще не заметить. Черный истукан — как дополнительный столбик на плотине — был здесь. Клонился к Илье.

Хельга заметалась, словно ее застали за чем-то неправильным.

— Да подожди ты! — воскликнул Никита.

Илья поднял голову.

— Оглянись! — Никита показал на Хозяина. Илья кивнул.

А дальше… дальше Никита не понял, что произошло. Он еще немножко бежал к Хельге, а потом уже не бежал, а скользил, словно кто подножку поставил. Его перекинуло через низкую загородку и потянуло вниз. Увидел свои вытянутые руки, попытался смягчить удар, проехался пузом по мокрым камням, кувыркнулся, прикрывая локтями голову.

Все смешалось калейдоскопом.

Было больно.

Было мокро.

Вокруг вихрилась вода. Пытался вдохнуть. Барахтался. Ноги сначала стали неподъемно-тяжелыми, раскаленными, как угли. В голове путалось. Никак не получалось определить, где верх, а где низ. Руки пронизывали иголочки. Пару раз больно ударился спиной.

Дальше все было тоже под знаком «больно». И даже в какой-то момент «БОЛЬНО». Самое страшное — больно в легких, которые никак не могли впустить воздух.

Везде была вода.

Вода была в глазах, и Никита перевернулся, чтобы вылить ее. Закашлялся. Желудок скрутило, его вырвало. Потом он глубоко вдохнул и понял, что жив.

Руки и ноги мгновенно стали ледяными. Никита еще немного отполз по берегу. Уперся взглядом в чьи-то сапоги.

Какое-то время он тупо на них смотрел. Смущал цвет — голубой. Не черный. Разве Хозяин станет ходить в сапогах? Или станет? Человек богатый, а тут постоянно дожди. Ботинки промокли, вот он и…

Никитиным ногам стало как-то совсем холодно. Он пошевелил пальцами. Они чувствовали себя вольно. Их даже ветерок обдувал. Приятно.

Сапоги!

Никита сел, взглянул на свои ноги. Сапог не было. Носки были, а сапог нет. В воде остались.

Дурная мысль отобрать сапоги у Хозяина заставила обернуться.

Полинка. Перекидывает из руки в руку что-то небольшое, коричнево-непонятное.

— Поздравляю, — сообщила мелкая. — Ты умер.

И бросила в воду свой комок. Комок открылся, оказавшись большой лягушкой. Или жабой. Кто этих хладнокровных разберет.

Никита был городским человеком. Грела его всегда батарея, кипяток был только из электрического чайника, фарфоровые чашки мылись в посудомоечной машине. Что еще? А, да — хлеб жил в магазинах. Больше ему негде было обитать. Под ногами всегда было твердо. Потому что миром правил асфальт.

Здесь же миром правил хаос. Хаос был коллективный. Имя ему было — вечное сумасшествие.

Горел костер. Сучья трещали и плевались искрами, языки пламени грели. Если поднести руку — приятно. Оказывается, и так бывает.

Какое-то время Никита видел только свои руки. Грязные и в царапинах. Никита смотрел и не шевелился. Под ногами было мягко — это пружинили старые опилки. Мокрые от дождей.

— Короче, Аэйтами охотится конкретно за Илюхой, — как-то очень по-взрослому говорила Полинка. — Это еще в начале лета стало понятно. Но дом он сжечь не может — там Ленин. А финны Ленина уважают. Если бы не он, Финляндии бы не было.

Полинка шерудила палкой в костре, отчего во все стороны летели искры. Красиво. И тепло. Никита потянул на плечи толстовку. Переставил удобней пятки. Тепло. Хорошо. Других мыслей не надо.

— Все знают, что Илюхин дед отбил у Аэйтами невесту. Одну из дочерей священника. Они должны были с Аэйтами пожениться. Но кончилась война, и финнов прогнали. Хозяин звал невесту с собой, но пастор не отпустил. Сказал, что дочь умрет там, где родилась.

Четвертая версия. Отлично! Сколько еще сказок у них тут сочинили?

Хотелось спросить, откуда мелкая все это знает, но шевелиться было лень. От каждого движения по телу пробегали неприятные мурашки, как будто организм заранее сопротивлялся возможному холоду. Такому, что был в реке. Сейчас тепло, но холод может вернуться. Никиту опять бросят в воду. Поэтому лучше было замереть. Чувствовать тепло от костра, жмуриться, глубоко дышать. И даже улыбаться. А вопросы задавать — нет, не надо. Говорит себе человек и говорит.

— Финны ушли, сюда заселили народ со всей России. Илюхин дед тоже приехал. Он увидел дочку пастора и влюбился. Она согласилась выйти за него замуж. Но вскоре умерла. И другие ее сестры умерли. И пастор тоже.

Поумирали — ага, правильно, должны же были призраки откуда-то взяться. Поумирали, но далеко не ушли. Тут остались. Хранят семейную тайну. Так бывает. Бдят проклятие. Записочки друг другу пишут.

Записки! Кто-то передал ему в Доме Трех Смертей записку. Шевельнулся. Тело мгновенно отозвалось мурашками, дрожью. Мурашки ударили в мозг. Начав было движение — хотел дотянуться до висящих на ветке джинсов, — Никита снова вернулся в сложенное состояние: обхватил рукой подтянутые к подбородку колени, а нос уткнул в кружку с горячей водой. Кружка металлическая, помятая. Ее Полинка вытащила из кустов. А еще в кустах жила такая же помятая кастрюля. Тоже из тусклого металлического материала. Через ручки кастрюли была продета проволока.

Впервые такое видел. Он привык, что все окружающие его предметы более-менее новые. Дома если что-то надкалывалось или гнулось — сразу выбрасывалось. А тут, значит, хранилось и дальше использовалось.