Йон Линдквист - Химмельстранд [Место первое]

– Какую глубину сделаем?

– Полметра пока хватит.

– Надо бы торф найти… или другую мульчу. Для засыпки.

– Хорошо бы…

– Но если опять пойдет дождь…

– Тогда и проблем никаких. Хана.

Они одновременно, как по команде, выпрямили затекшие спины. Яма, конечно, маловата для такого общества, но, как говорят, лиха беда начало. Появится необходимость, есть парни и помоложе.

– И как ты? – спросил Улоф и кивнул на свежевыкопанную яму. – Сразу захотелось по-большому?

– Не то чтобы сразу… Но, конечно, надо придумать какое-то укрытие.

– Да… курам на смех. В нашем-то положении. Леннарт внимательно посмотрел на Улофа.

– Это, знаешь, зависит, от настроения. От чувства юмора.

– А у тебя другое чувство юмора?

– Да нет… вообще-то, конечно. Курам на смех.

Яму выкопали метрах в двадцати от своего кемпера. Когда пошли обратно, заметили, что Молли проскользнула в черную «тойоту». Ничего особенного. Но что сразу привлекло их внимание – внезапно заработал мотор, и прицеп тронулся с места.

– Это Молли, что ли, рулит… – начал было Улоф. – Странно… О боже!

Увидели оба. Одновременно. Увидели руки Эмиля под прицепом, его голову, услышали хруст ломающихся ребер. Глаза мальчика закатились, изо рта фонтаном брызнула кровь.

Кемпер остановился. Леннарт и Улоф бросились к Эмилю, опустились на колени. В проеме двери показался Петер.

– Что это еще… – и он увидел голову Эмиля под прицепом, кровь на щеках и на лбу. Лицо Петера исказилось в мучительной гримасе, и он прошептал одно только слово: «Молли…»

Но шепот его никто не услышал за отчаянным криком Карины.

Четыре пары рук подняли Эмиля. Его отнесли в кемпер Стефана и осторожно положили на диван, стараясь, чтобы он лежал совершенно плоско – кто-то слышал, что так надо. На тот случай, если поврежден позвоночник.

Мальчик тяжело и прерывисто дышал, в груди его клокотало. Наверное, в легкие попала жидкость, но как ее откачать, никто не знал.

Глаза закрыты, пальцы непроизвольно подрагивают. Иногда при дыхании изо рта начинает течь сукровица. Все понимают – жизнь его на волоске. Мыльный пузырь, готовый лопнуть. Любое неосторожное движение – и переливающееся всеми цветами радуги чудо превращается в ничто. Карина села на пол рядом с сыном и прижала его руку к своему лбу, словно пытаясь поделиться с ним жизненной силой. Она перестала кричать. Стефан присел на корточки и осторожно гладит волосы Эмиля.

Петер, Леннарт и Улоф беспомощно смотрят на мальчика. Время от времени кто-то из них поднимает голову, хочет что-то сказать. Но продолжают молчать. А что говорить? Им нужен совет, как помочь мальчику, как облегчить его состояние – но этого никто из них не знает и не умеет. Единственное, что они могут сделать, – ждать и надеяться.

Эмиль кашлянул – один-единственный раз. Опять с кровью. Карина всхлипнула и прижала его руку ко лбу еще сильнее. Неужели?..

Нет. Пока нет. Эмиль дышит. Поверхностно, но ровно.

Стефан нагнулся над мальчиком и попытался расстегнуть пуговицы на рубашке. Удалось не сразу – сильно дрожали руки. Слава богу – кожа цела, обломки ребер не торчат.

Но все увидели одновременно. Маленький красный крестик, отпечатавшийся на коже в области сердца. Как тавро.

Стефан двумя пальцами пошарил в кармане сорочки и выудил оттуда две тоненькие, окрашенные неоновой краской пластмассовые палочки, которые тяжесть прицепа вдавила в грудь мальчика.

– Лазерные мечи… – прошептал Стефан. – Лазерные мечи.

Лазерные мечи.

Петер понял, что больше не выдержит. Он сам был частью той тяжести, которая раздавила мальчонку. Он слышал звук ломающихся ребер, почувствовал слабые толчки – через обшивку кемпера, через матрас, на котором спал, как боров, и упустил Молли из вида.

В его теле – дыра, черная пустота, где не может существовать ничто живое. Он помогал нести Эмиля, стоял рядом со всеми, с замиранием сердца следил, как мальчик борется за свою жизнь, но его-то собственная жизнь в эти минуты уже закончилась.

Его роль и предназначение – приносить радость. Помогать людям вновь обрести желание жить, восстановить радость движения. Источник вдохновения и пример для подражания.

Никогда больше. Никогда он не сможет найти в себе силы, чтобы вернуться к этой работе, а без нее он – ничто. Пустое место.

Конец.

Не говоря ни слова – а что тут скажешь? – он попятился к двери, вышел – и обомлел, хотя, казалось, уже ничто не могло вывести его из состояния тупого отчаяния.

Молли.

В нормальных обстоятельствах он должен был бы постараться обдумать, что с ней произошло, про этот туннель – то ли был он, то ли не было, и самое главное – как это может отразиться на ее жизни.

Но обстоятельства более чем ненормальны. И самое главное – он перестал думать о Молли как о своей дочери. И то, что он увидел, заставило его окончательно забыть про отцовские чувства.

Молли разделась догола и легла ничком на траву, гам, где только что лежал Эмиль, там, где трава напиталась его кровью.

Мама оставила меня в туннеле. Я стала такой же, как они.

Если бы не вьющиеся светлые волосы, он бы не узнал дочь. Ее персиковая кожа на глазах выцвела и стала совершенно белой. Тельце ритмично вздрагивало, словно ему передавался пульс земли. А когда она подняла голову, волна волос осталась на траве, точно это был парик. И существо, поднявшееся и вставшее на четвереньки, – не Молли. Это его отец.

Петер не испугался. Страх – боязнь что-то потерять, а ему терять нечего. Все, что можно потерять, он уже потерял. Пошел к машине, поднатужился и снял поводок кемпера с фаркопа.

– Иди сюда, сынок, – услышал он голос за спиной. – Иди сюда, поболтаем кой о чем.

– Вали куда подальше. Я знаю, что ты – не ты, но все равно. Исчезни.

Он залез в машину. Потолок в машине цельнометаллический, без панорамного люка, и салон не поврежден. Нажал на кнопку стартера, и мотор сыто заурчал.

Он посмотрел на горизонт.

Иду.

Путь должен быть завершен. Его место там, где царит совершенный, манящий мрак. Он перевел рычаг автомата в положение Drive и тронулся с места.

На этот раз он не вернется.

– Фью-фьить, фью-фьить, фью…

Мухоловка. Эмиль знал голоса двадцати двух птиц, и короткая песенка мухоловки – одна из них.

Прежде чем наступила темнота, птичка села на забор вокруг кемпинга. А теперь он каким-то образом оказался под этим забором, и птаха чирикала прямо над ним.

– Привет, – сказал Эмиль.

Птичка кивнула в ответ, посмотрела на него своими пуговичными глазками и улетела.

Эмиль сел и протер глаза. Забор! Там никакого забора не было. Он и в самом деле в кемпинге, там, где они и жили до того, как все вокруг сделалось таким странным. В нескольких метрах от него – площадка для гриля, там они с папой жарили сосиски, чуть подальше киоск и батут, где всегда полно детей, но сейчас почему-то никого нет.