Татьяна Корсакова - Лабиринт Медузы

Это лето пахло яблоками, сочными краснобокими яблоками, что росли в бабушкином саду. А еще дымом. Горели торфяники. Далеко в лесу, километрах в двадцати от их городка, но запах гари не давал Нике покоя, сводил с ума. Спасали яблоки. Бабушка раскладывала их по всему дому, а большую плетеную корзину, наполненную плодами до самого верха, ставила на прикроватную тумбочку в комнате Ники. Их тонкий аромат помогал, позволял заснуть.

Впрочем, причиной Никиной бессонницы был совсем не дым, но винить далекий пожар во всех своих горестях проще всего. Не то чтобы Нике хотелось кого-то винить, но так уж получалось… Так уж вышло, что в жизни ее остались только бабушка, аромат яблок и музыка. Гитара, самая обыкновенная, купленная в музыкальном магазине два года назад, тоже верным стражем стояла в изголовье Никиной кровати. И тонкий голос струн успокаивал, уговаривал, если не смириться с прошлым, то хотя бы не бояться будущего.

Этим летом музыкой Ника занималась подолгу, куда дольше и прилежнее, чем раньше. Подружка Динка сказала бы, что это сублимация, но Динка осталась в прошлой жизни, а в нынешнюю пробивался лишь ее неестественно бодрый голос. Пробивался все реже и реже. Почти так же редко, как вот это бархатное, с капризными интонациями сопрано.

– …А я сказала, что она поедет! Ты, наверное, забыла, что Доминика моя дочь!

Мама… Целый год о ней не было ни слуху ни духу, с того самого дня, как она оставила Нику на пороге бабушкиного дома. А теперь вот приехала…

Ника отложила гитару, взяла из корзины яблоко. Ногти вспороли тонкую кожицу, и по пальцам потек яблочный сок. А дымом запахло просто невыносимо.

– Я не забыла. – Бабушка говорила тихо, наверное, все еще надеялась, что Ника не услышит. – А вот ты, похоже, забыла, что у тебя есть дочь.

Бабушка ничего не понимает. Мама не забыла. Мама просто не считает Нику своей дочерью. Обузой, уродиной, неблагодарной негодяйкой – да кем угодно, только не дочерью! Так уж у них повелось. В какой-то мере этот год стал не только самым страшным, но и самым спокойным в Никиной жизни. Пока мама вдруг не вспомнила о ее существовании…

– Умоляю, перестань! Ты же знаешь о моих обстоятельствах! – В бархатном сопрано появились нотки раздражения. Так всегда и бывало: сначала раздражение, потом злость и упреки. Ника привыкла. И к маминым «обстоятельствам», которые менялись едва ли не ежегодно, тоже привыкла. А стоило только начать отвыкать, как все вернулось на круги своя. – Поверь, это в ее же интересах! Ты даже представить не можешь, что это за люди! Там такая семья, мама! Это приглашение – реальный шанс выбраться из дерьма.

– Для нее или для тебя? – Бабушка говорила шепотом, хоть и понимала, что Ника все прекрасно слышит.

– Для нас обеих! Доминика! Доминика!!! Я знаю, ты где-то здесь! Выходи, нам нужно поговорить!

Доминика… Мама всегда называла ее полным именем, вот этим вычурным, нездешним, пахнущим морской солью и ветром.

Хотя бы имя у тебя будет красивым! Вот так она говорила. Хотя бы имя, если уж с остальным так не повезло.

Нике и в самом деле не повезло родиться не похожей на маму. Потому что мама была настоящей красавицей. Такие улыбаются вам с обложек глянцевых журналов, таких водят в дорогие рестораны, таким покупают виллы, меха и бриллианты. В мамином прошлом случился один глянцевый журнал и одно колечко с бриллиантом, а вот с остальными атрибутами красивой жизни как-то не сложилось. Наверное, из-за Ники. Конечно, из-за Ники! Потому что невозможно устроить личную жизнь, когда на руках у тебя такой ребенок. Слово «такой» мама произносила со значением и тут же добавляла про то единственное, чем Нике-Доминике можно было гордиться. Хотя бы имя… Потому что, когда ни рожи ни кожи, позитив нужно искать хоть в чем-нибудь.

Когда кожа бледная до такой степени, что сквозь нее просвечивают вены. Когда белый, словно седой волос вьется мелким бесом, и расчесать его нет никакой возможности, когда брови и ресницы уныло-белесые, когда тело по-мальчишески нескладное, а характер невыносимый, что остается бедной прекрасной маме? Маме остается терпеть и мучиться. Мучиться и терпеть! И это ведь вполне ожидаемо, что терпение ее лопнуло. Она и без того положила на Нику семнадцать лет своей жизни.

– Доминика! Иди сюда, детка!

Детка… А вот это что-то новенькое. Детка – это из какой-то другой, далекой от Ники жизни. Такой же далекой, как мама.

– Доминика! У меня для тебя есть прекрасная новость!

Прекрасные новости от мамы обычно пахли так же горько, как дым горящего торфяника. Прекрасные новости обычно касались нового маминого кавалера, который – теперь уж наверняка! – станет ее законным супругом. Прекрасных новостей Ника боялась так же сильно, как и собственных ночных кошмаров. И точно так же, как от кошмаров, не могла от них спрятаться.

Яблоко упало на пол, закатилось под кровать и там затаилось. Вот бы и Нике так же. Затаиться, спрятаться и от мамы с ее прекрасными новостями, и от самой жизни. Но не выйдет. Бабушка не удержит оборону, у бабушки слабое сердце и мягкий характер. Бабушка так же не похожа на свою дочь, как Ника не похожа на свою мать. Так уж вышло.

Солнце нагрело половицы, и босым ногам было тепло. По бабушкиному дому можно было ходить босиком и оставлять везде яблоки. Это был хороший дом. И даже о высокие пороги Ника не спотыкалась. И даже не расшибалась об углы. Дом принимал ее такой, какой она была, не предъявлял претензий и не выставлял счетов.

– Ника… – Стоило ей только переступить порог, как руки успокаивающе коснулась теплая, чуть-чуть шершавая бабушкина ладонь. – Тебе не надо было…

– Надо было! Здравствуй, Доминика! – Нику окутало удушающе сладкое облако маминых духов. Пожалуй, дым горящих торфяников – это не так уж и плохо. – Отлично выглядишь, детка!

Обычно мама ей никогда не врала, всегда называла вещи своими именами, даже тогда, когда Ника была еще нормальной. Относительно нормальной.

– Ты тоже. Наверное. – Воздуха в плотном коконе маминых духов почти не было, и Ника отступила на шаг, чтобы не умереть от удушья.

– Я смотрю, твое чувство юмора осталось при тебе. – Теперь мамин голос доносился откуда-то слева, скорее всего, от окна. – Это хорошо. Может быть, у тебя даже получится ей понравиться.

– Кому? – Не нужно было спрашивать. Тогда, год назад, Ника твердо решила, что никогда больше не попросит маму ни о чем. Не попросит и не станет задавать ненужных вопросов.

– Твоей бабке.

– Моя бабушка меня любит безо всяких «если». – Хотелось добавить «в отличие от тебя, мама», но Ника не стала. Те времена, когда мамины слова ранили и причиняли боль, прошли. Ей очень хотелось думать, что навсегда. И бабушка тут же успокаивающе сжала ее руку, а в ноги ткнулся лбом кот Мурзик, затарахтел как трактор.