Пётр Перминов - Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 6 [компиляция]

Женщины — совершенно непонятные существа. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Вчера вот ей газеты захотелось почитать… Я вспомнил фильм «Парень и его пёс». После апокалипсиса по земле бродят одичавшие стайки людей. Один из них — Парень, которого воспитал и вынянчил полицейский пёс-телепат. В конце фильма раненного пса нужно было покормить, и парень скормил ему свою девушку. Иногда я очень даже понимаю этого парня.

— А зачем волосы красят? Чтобы измениться, ясно дело. Добавлю себе ирландского колорита.

Я вздохнул, а Сесилия сказала, что вернется часика через два. И что всё необходимое есть у меня на столике. Бум-с! — хлопнула дверь на первом этаже, и я остался один. От нечего делать я начал вспоминать свой нынешний дом. Как я его помнил по детским визитам, и каким застал сейчас, через столько лет.

Как этот чёртов стиль называется, я толком не помню. По-моему — георгианский. Лет триста назад, ещё до независимости, всё это было очень модно и в Плимуте таких домов настроили целую кучу. Большинство потом перестроили, часть просто развалилось. Но Уэйны своё родовое гнездышко сберегли.

Посреди первого этажа — холл с резными деревянными панелями по стенам, с лепным потолком и чудовищным гигантским камином. Большой стол из мореного дуба, и куча резных стульев, само собой. На одной из стен — жалкие охотничьи трофеи моих досточтимых предков.

Потолочная лепнина осыпалась на хрен, головы оленей и кабанов поела моль, стулья шатаются и скрипят. Но все равно, здесь до сих пор можно было бы снять фильмец про короля Артура. Настоящий английский замок, холодный в суровые зимы и неуютный. Мясо в таком замке есть надо не вилкой, а с ножа, или просто руками.

На стене — большой фотографический портрет: мой молоденький дедушка Уэйн радостно поднимает американский флаг над какой-то гималайской вершиной, которую он «штурмовал». Рядом с ним еще и другие люди, на заднем плане. Я-то знаю, что есть и другая большая фотокарточка. Там вместе с таким же, как мой дед, молоденьким цветущим арийцем, мой пращур стоит у флага фашистской Германии. Эту фотку они в рамку на стену не повесили, само собой, и держали в одном из старых пыльных альбомов. В детстве я её видел, когда от нечего делать перебирал семейные фотографии.

Налево — жилые комнаты, три спальни и одна комната непонятного назначения. Направо — кухня, кладовые, ванная и всё такое прочее.

Конечно же, из холла торжественно поднимается величественная лестница на второй этаж. Лестница на небеса, блин. (Кстати, хорошая песня была. Куда там какой-нибудь «Металлике» с их медляками).

Второй этаж: гостевые спаленки, комнаты для прислуги. Опять же, ванная. Вроде всё.

Про двор что скажешь? Цветочки, клумбочки, яблони. Беседка скособоченная. Да, ещё бассейн. Сколько себя помню, тётка в нем купаться не разрешала: там, мол, вода грязная. А почистить слабо было? Двадцать лет уже — а вода всё грязная, да грязная. Даже водоросли разрослись какие-то. Не удивлюсь, если в бассейне тётя Джейн скрывала склизкое мерзкое чудовище, вроде глубинного жабомужа из лавкрафтовской сказки.

Надо сказать, что содержание всего этого сомнительного удовольствия обходилось очень недёшево. Месяцок-другой поживём здесь, потом выставлю термитник на продажу — и прости-прощай, дорогой мой Плимут! Если дяде Инеку моя идея не по нраву придется — пусть выкупает и сам содержит этого монстра.

Только я успел про дом всю эту ерунду обдумать, как вернулась Сесилия. Заглянула мельком, тряхнула своим каре:

— Как тебе?

— Ужасно, — сказал я. Вот что прическа с женщиной делает! Была знакомая, родная уже почти девчонка. Больше того — жена! А сейчас — чёрт знает что. Будто и не она это вовсе.

Она убежала. Делать было решительно нечего, и я снова пустился в воспоминания. Мне было семнадцать, когда я впервые попал в гранжевую тусовку. Восемьдесят восьмой год, Курта тогда еще и не знал никто, никаких толп поклонниц на стадионах не собиралось. Еще даже «Bleach» не вышел. Тогда из сиэтловских жужжальщиков пожалуй только Melvins были хоть как-то на слуху. Сбежал я на лето из дому — и попал в тусовку. Совсем другая жизнь, вот что я вам скажу, ребята!

Как мама умерла — отцу уже не до меня было. Вернулся я, а он и сказал только: ты, мол, меня разочаровываешь. Сухо так сказал. Будто сходил и мусор выкинул, эмоций в его голосе было ничуть не больше. Никакого тебе «возвращения блудного сына» с объятьями и слезами.

— Я решил, что необходимо для твоего взросления перевести тебя на полгода… а может и на год в муниципальную школу. Надеюсь, ты увидишь разницу в том качестве образования, которое мы все эти годы тебе обеспечивали и тем, которое даётся в этой школе. Опять же, искренне надеюсь, что ты придёшь к нужным выводам и предпримешь все необходимые меры для исправления ситуации.

А что тут исправлять? В этой школе было гораздо веселее. И учиться не нужно — я всё и так знал. Спрашивают толстяка Дэна на физике:

— Если прямоугольный брусок разделить на две прямоугольные части, причём одна из них на сантиметр длиннее, то какая из частей будет тяжелее?

Толстый Дэн пыхтит, морщит свой жир на лбу, а я тихонько покатываюсь от хохота.

Наконец, учитель говорит:

— Та, что длиннее — та и тяжелее. Понятно, почему это именно так?

Дэн опять пыхтит. В классе гробовое молчание. Кроме моих сдавленных хихиканий, да еще чуть заметного шума от наушников с разной музыкой (что у половины класса вставлены в уши) неслышно ничего. А тем, кто слышит — всё это совсем не смешно. Или сами такие же имбицилы, или просто привыкли уже.

На следующий год я снова в Сиэтл рванул. И на следующий тоже. Как школу закончил — завис там постоянно. Работал то на лесопилке, то листовки раздавал рекламные. Первая работа тяжелая, а вторая — слишком дурацкая. И я решил совсем не работать. Вот тут жизнь и закипела! Не буду рассказывать, как мы добывали средства к существованию, вдруг эту книгу когда-нибудь прочтут дети.

Вошла Сесиль с подносом:

— Обедать пора. И утку выносить.

Смотрю я на неё, и понимаю вдруг: а ведь это не Сесилия Бернар. Это совсем другая женщина.

Не в том дело, что она причёску сменила или там цвет волос. И не в том, что оделась, как одеваются молодые плимутские кикиморы из «высшего света». (Кстати, а как они одеваются? Объяснить не смогу, но за версту такую кикимору смогу учуять).

Эта женщина — совершенно другой человек, генетически другой. С другим лицом, с другим голосом, походкой, мимикой, жестами… Что там отличает одного человека от другого? Сами перечислите. У этой бабёнки все было совершенно другим. Только комплекция та же, и овал лица примерно совпадали. А в остальном — совсем не она.