Сергей Милушкин - Заражение. Том 1 [СИ]

— До завтра, — сказала Мария и шагнула в свою палату.

Андрей затворил дверь, сел на кровать, застеленную белоснежной простынью. Потом, повинуясь, скорее внутреннему движению — взглянул вверх, в угол комнаты — там мерцал красный диод камеры наблюдения, смотрящей на него единственным холодным глазом.

Он наскоро, через строчку пробежал памятку участнику тестирования, закатанную в полиэтиленовую пленку. Ничего особенного. После введения вакцины возможна сонливость, ломота в суставах, аллергические реакции, сердцебиение, тахикардия. Подобный список побочных эффектов можно обнаружить в инструкции по применению практического любого, даже самого безобидного лекарство — например, аспирина. Фармацевтические гиганты страхуются от возможных исков и стараются поместить туда даже самые незначительные эффекты.

На прикроватной тумбочке стоял небольшой прибор вызова персонала с одной кнопкой — чтобы не запутаться. По любому поводу, будь то срочный вызов или желание проглотить кедровых орешков следовало нажимать эту кнопку.

Андрей посмотрел на прикроватный столик — там стояла фотография Саши в рамочке — он сделал это фото в детском саду на телефон за пару недель до трагедии — улыбающееся счастливое лицо девчушки со светлыми, вьющимися волосами.

В дверь постучали. Он не успел открыть рта, как в палату вошли два человека. Один катил тележку — полностью из нержавейки, заставленной батареей пузырьков с наклейками. Ниже лежали одноразовые шприцы, трубочки, какое-то медицинское оборудование, назначения которого он не знал.

Лица врачей скрывали марлевые повязки, отчего ему стало неуютно. Глаза в этих намордниках всегда как будто лгут, он знал это со школьной скамьи, когда у него внезапно обнаружился гайморит и эскулап, проводивший осмотр, сказал матери — надо проколоть и не мучиться. Это не больно, сказал он. Как комарик укусит. Он так и сказал. Если это и был комарик, то с очень огромным и жутким жалом. И ту боль Андрей запомнил слишком хорошо.

Один из врачей кивнул на памятку.

— Прочли?

— Да.

Тогда раздевайтесь и ложитесь. До завтра двери палаты будут заблокированы, выходить нельзя. Вставать и гулять по палате можно, в туалет сходить, например. Но… — врач посмотрел на коллегу, деловито готовящего шприц. — …думаю, вам не захочется гулять. Просто поспите и все.

— Как скажете.

Андрей разделся. Один из врачей подошел к нему, протер место укола спиртом, кивнул второму. Тот передал шприц, внутри которого переливалась мутноватая жидкость.

— Скажите… — сказал Андрей. — А что случилось с Лукиным? С ним все в порядке?

Врачи переглянулись.

— А с чего вы взяли, что с ним что-то случилось?

Андрей не стал выдумывать правдоподобную ложь и ответил прямо:

— Я видел, как он упал на кафедре. Потерял сознание. Уж я в этот разбираюсь.

Высокий мужчина с карими глазами в очках, держащий шприц, подошел ближе.

— Сидите ровнее, — сказал он. — И постарайтесь не дергаться. Укол довольно болезненный.

— Илья Александрович перетрудился, — сказал второй, задумчиво глядя на фотографию Саши. — Вы же понимаете… запуск проекта, он в лаборатории безвылазно уже третью неделю. И спит и на выходных — вообще не выходит. Не удивительно, что не женат. Устал, конечно, да и жарко там было, вот и не выдержал. Но с ним уже все в порядке, — поспешил добавить врач, шевеля губами под повязкой.

В предплечье вонзилась острая игла. Пока содержимое шприца переливалось в организм, Андрей чувствовал нарастающую тупую боль — не сильную, скорее монотонную, свербящую, — как приближающийся гул неясного происхождения — предвестник неминуемой бури.

Что-то изменилось, когда врач вытащил шприц и пристально взглянул на него. Изображение в глазах. Оно потускнело, потом стало таким ярким, что Андрей зажмурился. Все чувства вдруг резко обострились и его накрыло волной ощущений — каждая клеточка тела резонировала с окружающим миром — была его частью, прорастала в мир и ощущение этого было отнюдь не приятным, радостным, как у наркомана, получившего вожделенную дозу. Боль от соприкосновения с миром возросла многократно, точно обнаженный нерв зуба касался вращающегося сверла бормашины.

Андрей со стоном повалился на кровать.

— Готово, — сказал голос над ним. — Теперь сутки поспит, потом очухается. Накрой его, Стас и поставь видеоконтроль.

— Какой номер?

— Тридцать три.

Кто-то заботливо укрыл его одеялом. Тело сотрясала дрожь, ему было холодно и жарко одновременно. Яркие красно-оранжевые вспышки мелькали перед глазами и мозг взрывался от их убийственного мельтешения.

По комнате летали мыльные пузыри и в каждом пузыре, переливающимся прозрачной радужной оболочкой, Андрей видел лица участников группы — недоуменные, испуганные, перекошенные болью и страхом, у кого-то изумленные, но большей частью — изможденные, вроде как у него самого. Ему было совсем не до игривого любопытства, даже странные галлюцинации вместо любопытства вызывали, скорее страх. Тело ломило и трясло, словно былинку, зубы скрежетали, жар и жуткий озноб накрыли его одновременно. О чем-то таком говорилось в памятке, но он пропустил этот абзац.

— Какая-то девочка знакомая, — услышал Андрей сквозь забытье.

— Вроде бы это его дочь, — ответил другой голос. — Она уже третий год в коме. Лукин надеется установить, почему так вышло…

Господи, как же мне плохо , — уловил он стон, полный боли. Неужели так будет два месяца? Я не смогу, нет… я не выдержу… только ради Пети, только ради него… только бы дожить до конца и получить деньги и тогда я смогу от него уйти… стать свободной… не могу больше терпеть… не могу… не могу…

Андрей попытался приподняться, чтобы посмотреть, кто это говорит, но силы полностью покинули его. Голова вдруг стала неподъемной, тело налилось чугуном и превратилось в болванку — без рук и ног, оно мог лишь слегка пошатываться из стороны в сторону, мокрое и горячее.

Папа, ты что, в больницу попал? что с тобой? Ты где?.. Почему ты не отвечаешь? Что это за странная комната? Ответь, мне страшно, я боюсь за тебя! Папа!!! — ее крик прозвучал как пощечина, Андрей дернулся, но вторая волна жара прибила его к кровати. Теперь он не мог даже пошевелиться. Пересохший язык корябал небо, но ни звука, ни одного внятного слова, междометия, даже просто мужского ругательства — он не мог произнести.

По телу побежала волна колючего озноба — кровь будто застыла в нем, сердце затрепыхалось, обескураженное внезапным изменением и липкий безумный страх черными выхлопами начал заполнять мозг.

Папа, папочка, что это?! Держись, не давай этой гадости проникнуть, открой форточку! Ты же сгоришь! Вставай, сделай что-нибудь, папа, я прошу тебя! Умоляю! Вставай!!!