Сергей Милушкин - Заражение. Том 1 [СИ]

Саша! Он… он… что-то помнит.

Что-то было.

Темная завеса сна опустилась на события, разделенные гранью сознания и бессознательности. Он помнил ощущения, но не детали.

Медленно поставив фотографию на место, он дернулся, открыл один за одним ящики тумбочки в поисках мобильного телефона — нужно было срочно позвонить в больницу доктору Сапрыкину, узнать о состоянии Саши.

Не найдя телефон, он спустил ноги на теплый пол, покрытый каким-то странным материалом — приятным, упругим и мягким.

Идеальная чистота. Ни носков, ни валяющихся рубашек, штанов, пивных и водочных бутылок, стаканов, отсутствуют пепельницы, равно как и мерзкий запах сигарет.

Вдруг его пронзила ужасная догадка. Мелкие разрозненные детали, явившиеся в темноте незнакомой комнаты стали соединяться в логическую цепочку. Он находится в… психиатрической больнице Огненска на улице Алексеева. Край города, больница стоит на отшибе, упираясь окнами в густой сосновый лес. Два или три раза Андрей бывал здесь и даже брал интервью у главного врача по теме резкого ухудшения психического здоровья населения.

Он повернул голову к окну, потянулся, чтобы раздвинуть жалюзи. Медленно. Очень медленно. Сердце глухо стучало в груди, отдавая в горло и виски. Во рту пересохло. Пальцы онемели. Кожа лица казалась натянутой, словно барабан там-там.

В темноте ночи, скупо подсвеченной желтым фонарем, светившим откуда-то сверху, он разглядел силуэты гигантских сосен. Они стояли словно стражники по периметру, безмолвно и грозно.

Но не это потрясло его больше всего.

Андрей открыл глаза шире, чтобы исключить ошибку. Сомнений быть не могло. В последний раз, когда он вообще выглядывал в окно, там висело теплое солнце, стелилась зеленая травка и беззаботные ласточки выписывали кренделя в голубом безоблачном небе.

Сейчас же… холодные колючие снежинки молотили в заиндевевшее стекло с сухим беспрерывным треском. На подоконнике образовался снежный нарост, из которого неприкаянно торчал сухой, обломавшийся пополам кленовый лист, подернутый бурой печатью увядания и смерти.

Он попытался напрячь память и не смог — что-то не защелкивалось внутри: только что он видел одно, и не только видел, но осязал, вдыхал, чувствовал, а мгновение спустя, проявившись, картинка резко изменилась, словно кто-то играючи промотал лишних несколько месяцев. Или лет.

Телефона нигде не было. Он встал, обнаружив себя в белых длинных трусах, которые (это он точно помнил) никогда в жизни не носил, в смысле, именное такое сочетание — белые и длинные сразу.

Потянул нитку жалюзи и те раздвинулись, впуская внутрь желтовато-голубой свет фонарей. Снаружи гудела непогода.

Андрей попытался снова вспомнить. Марк Иосифович Каплан, точно. Главный врач психиатрической клиники. Судя по виду из окна, это была она. Очень похоже. Те же сосны, высокий кирпичный забор с рядами колючей проволоки, внутри территории — заметенные дорожки огибали аккуратные маленькие ели, укутанные снежным покровом.

Сколько же он выпил, что это привело к белой горячке? В том, что его настигла «белочка», как говорят в народе, сомнений не оставалось. Такие жуткие провалы в памяти бывают только после алкогольного делирия. Тело болит, потому что его крутило и ломало. Наверняка он сопротивлялся, когда его забирали.

Смущало, что он не помнил вообще ничего. Последняя картинка перед глазами — бар, Стас наливает ему отвертку, они разговаривают о… о чем? Кажется, о памперсах. Он писал статью о памперсах. Нет, об увлажнителях воздуха. Все эти предметы слились у него в один гигантский серый прилавок со множеством ненужных вещей.

Нет. Было что-то еще. Но что?

Андрей обошел палату в поисках хоть каких-то ответов, не рискуя выходить за дверь. Что-то же должно быть. Как обычно бывает в больницах: на ведрах и других предметах краской выведенный инвентарный номер. Обычно его умудряются оставить даже на полотенцах. Но тут ничего. Ни единой записи. Чисто. Стерильно. И еще… нет запаха. Этой специфической больничной вони, пронизывающей все вокруг — тошнотворной, отдающей страданиями и полной безнадегой. Ничего. Легкий, едва различимый цветочный аромат. Нет ни таблеток, ни шприцов, ни каких-то усмирительных принадлежностей, его не привязывали к кровати и не пытались как-то ограничить в передвижениях, хотя, насколько он себе представлял, буйные алкоголики в состоянии делирия были способны причинить и себе и другим существенный вред, если этому не помешать.

Разве у Каплана так хорошо обстояли дела в больнице? Он живо помнил их разговор, в котором профессор то и дело жаловался на нехватку финансирования и что ремонт в старом довоенном здании не делался с момента постройки.

Андрей даже припомнил палаты — серые, с рваным линолеумом, крашеными стенами, где куски краски пластами отслаивались от стен, штукатурка падала на головы больных и персонала, вместо унитазов — дыры, как хочешь, так и попадай, в душевых по ржавым трубам бегают жирные коричневые тараканы, а из дыр в полу видно шевеление крысиных хвостов и блеск маленьких черных глазенок.

Когда это Каплан сделал в больнице ремонт, если интервью выходило всего полгода назад? Это невозможно. Впрочем, Андрей не исключал, что в больнице имеются вип-корпуса или вип-камеры для важных персон, как, например, в большинстве тюрем, о которых Каплан разумно умолчал. Бизнес есть бизнес.

Одновременно, он удивился, что почти дословно может воспроизвести интервью полугодовой давности и совершенно ничего не помнит о вчерашнем дне. Впрочем, и двор какой-то не совсем такой, каким ему казался. Ведь он парковал машину где-то здесь и должен был хоть что-то запечатлеть в памяти. Возможно, из-за зимы, снег меняет окружающую обстановку до неузнаваемости. Но когда она… наступила, если еще вчера было лето?!

Андрей прошел по комнате взад-вперед. Странное, удивительно приятное покрытие пола поглощало все звуки и массировало ступни. Красная лампочка, этот огонек в правом верхнем углу комнаты продолжал мигать — у него было чувство, что за ним наблюдают. Зачем, если это всего лишь больница? Он прошел к двери, мельком глянул на темный санузел с душевой кабиной, потом приставил ухо к холодной двери и прислушался.

Ничего. Звенящая, всепоглощающая тишина. Ни шагов, ни разговоров, ни даже какого-нибудь технического звука — вроде работающего трансформатора или холодильника.

ОБЫЧНО В БОЛЬНИЦАХ НИКОГДА НЕ БЫВАЕТ ТИХО.

Тем более, в психиатрических. Кого-то привозят с помешательством, белой горячкой, шизофренией, нервными потрясениями и неврозами и только в самых редких случаях люди ведут себя тихо, соглашаясь с собственной незавидной участью. Но таковых единицы, если не меньше. Большинство сражается не на жизнь, а на смерть, пока успокаивающий укол санитара не усмиряет их пыл. После пробуждения у многих все повторяется по новому кругу и так до бесконечности — крики, стоны, завывания, смех, неразборчивая речь, лай и мяуканье — все это и даже больше, Андрей успел услышать во время посещения вотчины Каплана.