Сергей Милушкин - Заражение. Том 1 [СИ]

Потом они с Машей… Маша… странное теплое чувство разлилось в голове и груди, странное. Он здесь вообще-то по другому поводу, потому что… дочь.

Андрей вздрогнул. Он почти забыл о Саше. Как такое возможно? Забыть о человеке, ради которого он согласился на все это? Как может память о самом жутком событии в его жизни выветриться, словно ничего и не было?

Что бы не значили эти цифры на стене, написаны они его почерком и, вероятнее всего, по крайней мере, больше всего похожи на дни, календарь, даты. Только зачем? Числа зачем-то надежны скрыты от посторонних глаз и сделано это весьма изобретательно, значит он чего-то опасался. Аналитический склад ума и журналистские привычки позволяли ему соображать даже в ситуации, когда мозг отказывался нормально работать. Удивительно, но он чувствовал себя отлично, если не сказать больше — легко, свободно, славно вчера родился. Единственная проблема — мозги. Преодолевать сопротивление собственного мозга было чрезвычайно трудно.

Если он все правильно понимает, элементарная логика подсказывала: что-то пошло не так. Случилось что-то незапланированное или, наоборот, запланированное, но о чем их не предупредили. Скрыли. И вся группа на самом деле находится здесь уже два месяца. Пятьдесят девять долгих дней.

Он перевернулся на другой бок. Темно. Судя по всему, ночь или ранее утро. Меж длинных лент вертикального жалюзи было заметно, как мелкие быстрые снежинки заметают окно. А ведь вчера был разгар осени, тепло и уютно. Вчера… когда оно было, это вчера…

Камера, вспомнил он. Камера! За тобой следят сверху. Красный глазок, хитрый глаз надсмотрщика, его нужно перехитрить во чтобы то ни стало.

Откуда он об этом знает?

Шестьдесят дней и ни дня он не помнит. А что будет сегодня? Испытания закончены. Что будет с ними дальше? Загрузят в автобусы и вывезут в город? Зачислят деньги на карточку, может быть, покажут в какой-нибудь телепередаче про здоровье. Здорово жить. Да.

Знает ли Лукин, что у группы стойкая амнезия после курса? Причем, судя по всему, это случилось сразу, после первого же укола, в тот день… Каким-то образом Андрей приходил в себя — неизвестно благодаря или вопреки чему и оставлял заметки, неряшливые зарубки в виде чисел под пластиковыми обоями.

Он не мог понять главного — что вообще происходит. В его голове раздавались обрывки голосов — часть он будто бы узнавал, это явно были члены группы, часть была совершенно незнакома, люди разговаривали сами с собой, что-то бубнили, ругались, участвовали в совещаниях, спорили, стонали, некоторые сладострастно охали и в эти моменты Андрей непроизвольно дергался — они жили в нем, появляясь и исчезая без видимой на то причины, словно он настраивался на какую-то особую волну, где транслировали все эти странные звуки.

Иногда ему казалось, что он слышит Марию. Машу. Это был ее голос. Она металась, потому что не понимала, что происходит, ей было страшно. День за днем, все отчетливее она звала Петю, просила у него прощения, говорила, что это ради него, она заработает денег и они уедут из Огненска навсегда, подальше от жуткой вони, только нужно еще немножко потерпеть, иначе им не выбраться. Дима везде их найдет, его профессия — ловить людей.

— Здесь со мной в группе один парень, — сказала как-то она и Андрей вздрогнул, так отчетливо раздался ее голос (в голове). — Он помог мне заполнить договор, а потом мы вместе были на лекции про то, что будет происходить дальше. Тебе было бы интересно, показывали вирусы на большом экране, как они попадают в организм, проникают внутрь, заражают и отравляют клетки и как с ними борется вакцина. Еще мы вместе были в столовой, он такой умный, тебе бы он точно понравился… Ты по мне скучаешь, малыш? Я знаю, что скучаешь. Потерпи еще чуть-чуть. Обещаю, я скоро приеду и мы свалим из этой чертовой дыры навсегда! — Потом она молчала, но дыхание ее все равно было слышно, взволнованное и испуганное. — Он тебя не бьет? — спрашивала она, как бы извиняясь. И был это не вопрос, а мольба потерпеть, потому что она знала — бьет и очень свирепо.

Андрей повернулся на койке. Рядом, на стуле висела его одежда — белые штаны, рубашка и халат. Приметная форма, в такой трудно скрыться. Камера смотрела прямо на него, подмигивая красным светодиодом. Он поднялся с постели, покачиваясь, направился в туалет. Там пустил мощную струю в унитаз, смыл. На батарее висело два махровых полотенца. То, что нужно. Он взял их в охапку, подумал, скатал в трубу.

Была не была. Сегодня последний день и нужно уходить. Нужно срочно уходить, свербел внутренний голос. Откуда он знает? Вдруг происходящее — всего лишь побочный эффект эксперимента и своим бегством Андрей сделает только хуже? Сделает хуже Саше, — ученые так никогда и не узнают, что стало причиной ее комы. Не смогут помочь другим детям. И все из-за его малодушия. Не лучше ли все честно рассказать Лукину?

Андрей остановился в дверях туалета. Он не страдал нерешительностью, однако взгляд на окно палаты, за которым промозглый ветер кидал хлопья снега, задувая тишину свистящим гулом, заставил его задуматься.

Куда он сейчас пойдет? Институт забит охраной — это он хорошо запомнил пропускную систему административного здания, исследовательский же корпус и подавно. Камеры на каждом шагу, посты на этажах и внизу, проскочить незаметно не получится. Даже если он выйдет наружу, где его одежда? Заметь, сказал внутренний голос, твоя осенняя курточка, джинсы и летние кроссовки с сеткой, чтобы нога дышала. Ты точно уверен, что, оказавшись за оградой (допустим, ты ее преодолел), тебе хватит сил, и, главное, запасов тепла добраться до дороги, по которой и днем машины ездят очень редко? Сейчас, судя по погоде, минус десять, а то и пятнадцать. Хорошенько подумай, прежде чем что-либо предпринимать.

В нерешительности он положил полотенца на место, прошел к кровати и лег, закрывшись одеялом. Да, план тухлый, не сработает. Самое неприятное, что он не знал диспозиции — что случилось, что произошло, как на это реагирует администрация, начальник лаборатории и почему никто не обращает внимания на их состояние.

Или же такое творится только с ним. Только он один из всей группы не помнит, что происходило вчера, позавчера, неделю назад… он помнит только день, когда им сделали укол. Первый укол вакцины.

Андрей судорожно закатал рукав майки. Если уже шестьдесят дней его обкалывают, то рука должна распухнуть. Всмотревшись в полутьме палаты в собственное предплечье, он ничего не обнаружил. Даже след от первого укола, если тот вообще был (теперь и в этом Андрей начал сомневаться), тоже пропал. Исчез. Ни точки, ни прыщика, ни припухлости — ничего. Только след вакцины от оспы, сделанной в глубоком детстве — два вытянутых овала, один над другим. И все. Значит, заявления про несколько уколов — байки. Хотя след мог исчезнуть.