Борис Конофальский - Инквизитор [litres]

– Лай собаки! Вы, что, поверите этому пьянице?!

Бухгалтер посмотрел на Соллона и ответил:

– Сей крестьянин готов поклясться в том перед Господом и перед сеньором.

– Так пусть выйдет и поклянется! – Настаивал Саллон.

– Пытаетесь затянуть слушание? – Спросил магистр Кранц раздражённо. – Не выйдет. Потому что мы вас не судим – мы аудиторы. А в списке тех, кто на вас показал, шестьдесят три имени, и это только те, кто не испугался.

– Это все лживые свиньи! – Крикнул бывший управляющий. – Они ненавидят мен за то, что я им не давал воровать и лениться!

– Господин барон, – произнес магистр, – прикажите привести тех мужиков, чтобы они свидетельствовали.

– Мужиков? А сколько их? – Встрепенулся барон.

– Шестьдесят три.

– О! К дьяволу. Не думаю, что они все врут. – Конечно, барон не собирался сидеть тут целый день.

– Абсолютно справедливо, – согласился магистр. – Бухгалтер, продолжайте.

– Это не суд! – Заорал Соллон и постарался вскочить.

Волков дал знак сержанту, и тот все понял. Без разговоров, он врезал Соллону под ребра, тот скривился и сел. Этот удар вызвал бурю ликования среди стоящих у входа мужиков. Селянам нравилось, что кровопийцу управляющего бьют, как простого мужика, а бухгалтер тем временем продолжал читать:

– Аудиторы пересчитали свиней, коз, гусей, овец, кур и уток…

Казалось, всему этому не будет конца. Волков то и дело косился на барона, дабы убедиться, не заснул ли тот, но барон сидел, насупившись, не спал, слушал. А солдат сам начал тереть глаза, когда нудный бухгалтер дошел до мельниц, и он удивился, когда услышал:

– …подведя баланс всего вышеперечисленного, комиссия постановила, что в добрый год имения, все хозяйство в совокупности, может и должно давать доход от ста семидесяти до двухсот талеров, а в худой год от ста двадцати до ста шестидесяти. Комиссия считает, что управляющий Саллон Эммануэль и его дружки ежегодно уворовывали у своего сеньора от сорока до семидесяти талеров. На этом все.

Бухгалтер Виллем хотел сесть, но не успел.

– Ложь! – Заорал Соллон, опять вскакивая. – Все ложь! Ложь! Ложь! Ложь!

– Зачем же ложь? Вот вам все цифры и все подписи, – бухгалтер показал Соллону пачку бумаг. – А вот бухгалтерские подсчеты и обоснования. – Он показал другую пачку бумаг. – А вот показания мужиков, – он потряс в воздухе третьей пачкой бумаг. – Никакой лжи тут нет, господин Соллон. Все комиссионеры считают, что вы вор.

– Лжецы! – Заорал Соллон. – Все придумано! Все ваши расчеты ложны, а показания – подделка. Вы все куплены!

– И кем же мы куплены? – Искренно удивился магистр Кранц.

– А вон им! – Бывший управляющий указал на коннетабля. – Им! Он уже и управляющего из вашей шайки назначил!

– Смиритесь, Соллон, вы пойманы и разоблачены. Ваш сеньор вам не доверяет, а мужики вас ненавидят. Вы вор, господин Соллон, и ваш сеньор сейчас вынесет вам приговор.

– Нет-нет! – Снова заорал бывший управляющий. – Я требую настоящего суда, а не этого балагана!

– Что вы себе позволяете?! – Вдруг заорал барон и вскочил. – Мой суд вы считаете балаганом?! Вы мерзавец и вор!

– Я требую суда ландфогта! Пусть меня судит ландфогт!

– Это не обязательно, – спокойно заметил нотариус Деркшнайдер. – Согласно эдикту принца Карла, курфюрста славной земли Ребенрее, да продлит Господь его дни, добрый барон фон Рютте рукой своей давал хлеб вам, а значит, был вам сеньором, то есть и судить он вас может сам, не отдавая вас под суд доброго графа и ландфогта местного, Леопольда вон Шлоссера.

Сказано это было негромко и спокойно, но это тихое спокойствие убило Соллона, он устало опустился на лавку, уставился в пол под ноги. Он проиграл, он сдался и сгорбился.

– Итак, господин барон, – продолжал магистр Кранц, – принимаете ли вы нашу работу и будете ли вы выносить вердикт по поводу своих людишек, что обворовывали вас? Если да, то ваше решение мы оформим юридически, как решение судебное. Прямо сейчас.

Волков встал и зашел с правой стороны от кресла барона, стоял за его спиной, ждал.

– Ну? – Спросил барон у него тихо. – Что с ним делать?

Волков произнес только одно слово:

– Виселица.

– Помилосердствуйте, я с ним за одним столом столько лет просидел.

– Вы сидели за одним столом с крысой. В одной из рот, в которой я служил, такую же крысу, которая обворовывала своих друзей, резали на куски, причем резали так, чтобы не сдох стразу.

– Может, обойдемся кнутом и клеймом?

– Ну, ежели желаете, чтобы следующий управляющий вас обворовывал точно также, можете быть милосердным.

– И все-таки…

– Не забывайте: он еще хотел отравить меня, а отравил мальчишку.

– Я понял, понял, – барон встал нехотя, глянул на Волкова, который неотрывно смотрел на него и произнёс. – Соллон, вы сидели за моим столом и брали на руки моего сына, и называли меня другом, а сами воровали у меня.

Он замолчал, обернулся на солдата, надеясь, что тот смягчится, но солдат тихо прошептал:

– Виселица.

Барон повернулся к Соллону и произнес:

– Я приговариваю вас к повешению.

– Что?! – Заорал Соллон. – Да как вы смеете?! Я для вас делал все, что мог! Я делал для вас все!

А мужики в проходе одобрительно загалдели, а вот аудиторы были удивлены приговору.

– Вы уверены, барон? – Спросил магистр, уставившись на барона.

– Барон уверен, – твердо сказал солдат, склоняясь к магистру и заглядывая ему в лицо. – Абсолютно уверен.

– Ты просто хочешь меня убить! – Заорал Соллон. – Чертов наемник! Просто убить.

Волков предполагал, что до этого дойдет, и он был к этому готов. Он подал знак, и в зал, расталкивая мужиков и баб, что толпились возле входа, двое стражников ввели, а вернее, точнее втащили, калеку Стефана. Кривобокий сын ведьмы почти не мог идти. Стражники бросили его на холодный каменный пол перед сапогами Соллона.

– Господин барон, господа аудиторы и вы, добрые люди Рютте, я, ваш коннетабль, заявляю, что бывший управляющий Соллон пытался меня отравить. Отравить при и помощи яда, что сделала ведьма и при помощи ее сына, который принес отравленную еду в замок. Но, как вы все знаете, отравился не я, а поваренок с кухни, который выпил вино, предназначавшееся мне. Господин нотариус Деркшнайдер, скажите, что грозит отравителю в доброй земле Ребенрее?

Нотариус Деркшнайдер, знаток законов, встал и четко произнес:

– Коли отравителем является жена – то сожжение, а коли отравителем является муж – то на усмотрение судьи: закапывание в землю живым или четвертование.

– Ну, так что вы выбираете, Соллон? Петлю, могилу или топор?

Соллон ничего не ответил, он сидел и смотрел на Волкова с ужасом.

– Ясно, – сказал Волков. – Господин барон, как ваш коннетабль, я прошу приговорить к повешению соучастника отравления, сапожника Стефана, сына ведьмы.