Мэгги Стивотер - Все нечестные святые

Теперь все члены семьи Сория стояли в трех милях от Бичо Раро, а разнообразные транспортные средства, на которых они сюда добрались, остались припаркованные у дороги. Сория бросили все дела, чтобы поскорее прибыть сюда, как будто теперь любая оставленная Даниэлем вещь приравнивалась к Раке, а они сами разом сделались пилигримами. Все Сория, собравшиеся в одном месте, являли собой весьма необычное зрелище, особенно принимая во внимание присутствие представителей среднего поколения. Майкл, оторвавшийся от работы. Антония, без извечных ножниц к руках. Франсиско, оказавшийся далеко от своей оранжереи. Роза… Ну, Роза выглядела как обычно. Они не собирались вместе со дня свадьбы Джудит и еще много лет до того дня.

– Почему он оставил послание здесь? – спросила Антония. Она обвиняюще посмотрела на каждого по очереди, включая Франсиско, который стоял на противоположной стороне круга. – Здесь его никто не заметил бы.

– Может, он ошибся, – предположил Майкл. – Хотел, чтобы послание было видно с дороги.

Роза поудобнее перехватила сидевшую у нее на руках малышку Лидию.

– Кто такая Марисита?

На земле, выложенные из камней и выломанных из кустарника сухих ветвей, располагались слова:

Марисита

Я слушаю

Даниэль

Как вы уже, вероятно, догадались, Даниэль выбрал это место неслучайно. Располагая надпись, он ориентировался не на машины, проезжавшие по дороге, а на машины, съезжавшие с дороги, чтобы украдкой начать радиовещание. Послание специально было составлено так, чтобы его смысл поняли лишь кузены, каждую ночь проводившие время в грузовике, и молодая женщина, которую Даниэль любил.

Хоакин прижал одну из своих бутылок с водой ко лбу, словно ее прохладный бок мог его успокоить. Беатрис на секунду закрыла глаза, и в этот краткий миг темноты представила, что Даниэль вернулся к ним, целый и невредимый. Когда она открыла глаза, они с Хоакином обнаружили, что не могут переглядываться, потому что их секрет повис между ними, и если они одновременно на него посмотрят, он может стать видимым.

Они оба испытывали одинаковые чувства. Одно дело – посылать звуки в ночь в надежде, что кто-то тебя слушает, и совсем другое – посылать звуки в ночь в надежде, что тебя услышит конкретный человек. А уж если ты посылаешь звуки в ночь, зная, что этот самый человек тебя слушает, – это и подавно отдельный разговор.

– Марисита… – начала Джудит. – Разве это не та дождливая паломница, которая готовит?

Антония проговорила еще более угрожающим голосом, чем прежде:

– Почему он оставляет сообщение для паломницы? – Однако по ее тону все поняли, что она и так уже знает ответ.

– Любовь, – благоговейно проговорил Эдуардо, и Антония вздохнула. Хоакин сделал себе мысленную пометку запомнить интонацию, с которой Эдуардо произнес это слово, с тем чтобы Дьябло Дьябло мог использовать ее в будущем. Он так роскошно и бархатисто выдохнул звук «о», так мягко произнес «в» в конце. Хоакин шевелил губами, неосознанно повторяя это слово, пока не заметил, что родители хмуро на него уставились. Хоакин поспешно придал лицу пристойное выражение, и родители перестали хмуриться, но паренек продолжал представлять себя в виде Дьябло Дьябло, и, видимо, родители это почувствовали (хоть и не знали о существовании Дьябло Дьябло), так что то и дело с подозрением косились на сына.

– Что это значит, Беатрис? – требовательно спросила Джудит. Все знали, что Беатрис и Даниэль очень близки, и Джудит предполагала (совершенно справедливо), что Беатрис поняла смысл странного послания. Однако Беатрис ничего не сказала. Она так долго молчала, что почти все, включая саму Джудит, успели забыть о том, что Джудит задала сестре вопрос. (Люди часто забывают о силе молчания, но Беатрис никогда этим не грешила.)

Впрочем, Франсиско заметил отсутствие ответа и решил, что подумает об этом позже.

Бабушка сказала:

– Выходит, он всё еще жив.

До сих пор бабушка почти не появлялась в нашем рассказе, если не считать тех нескольких минут, когда она собирала помидоры в своем огороде. Так случилось потому, что бабушка, как и многие старики, страдала артритом. Нельзя сказать, чтобы недуг полностью лишал ее подвижности, вообще-то, она точно высчитала количество шагов, которые могла сделать за день, чтобы не испытывать боли ночью и на следующий день (217). Она потратила 15 шагов, пока шла к пикапу Эдуардо, после чего тот посадил старушку на сиденье и подкрутил ус. Затем она прошла 47 шагов от пикапа до этого послания. До конца дня у нее еще оставалось в запасе 155 шагов. Поездка обошлась ей дорого, но бабушка чувствовала, что не поехать нельзя.

– Возможно, он где-то рядом, – предположил Хоакин. – Кто знает, когда он соорудил это послание?

– Держи свои идеи при себе, – предупредила его Антония. – Уже одно то плохо, что мы поехали смотреть на это художество.

А вот Джудит не считала это послание предвестником надежды. Скорее, в ее душе вновь зашевелился давний страх, усугубленный чувством вины. Нехорошо приходить в ужас при мысли о том, что пилигримы могут навлечь на тебя тьму; а если пилигримом становится твой собственный кузен, которого ты любишь, – это еще хуже. Сомнения раздирали душу Джудит в разные стороны, и самым простым из этих направлений казалось «прочь»: поскорее вернуться в Колорадо-Спрингс вместе с Эдуардо. Но это всё равно что отказаться от Даниэля. И даже если Джудит хотела так поступить, в глубине ее души жила крохотная надежда на то, что удастся уговорить родителей воссоединиться.

Правда, видя их вместе, Джудит сильно сомневалась в возможности счастливого исхода. Пусть сейчас Франсиско и Антония оказались почти рядом – такого уже давно не случалось, – однако было видно, что они бесконечно далеки друг от друга.

Эдуардо положил руку на узкую спину Джудит, и она вспомнила, как он произнес слово «любовь». Ее страх снова заснул.

– Я не идиотка, – резко сказала она.

Если бы Антония, Франсиско, Майкл и Роза проявили больше внимания, то заметили бы, что Беатрис и Хоакин, еще вчера громче всех выступавшие за то, чтобы помочь Даниэлю, сейчас молчат, словно воды в рот набрали. Их необычное поведение заметила лишь бабушка, но приняла его за признак отчаяния, а не тайного сговора.

– Я всегда признавала, что это ужасно, – заявила Антония, усмотрев в молчании собравшихся молчаливое осуждение ее стремления соблюдать правила. – Не знаю, почему вы всегда выставляете меня виноватой.

– Я с тобой согласен, Антония, – заверил ее Майкл.

– И я тоже, – промолвил Франсиско.

Последовала пауза – все пристально посмотрели на Розу, но оказалось, что та замешкалась с ответом лишь потому, что вытаскивала прядь своих волос изо рта малышки Лидии.