Август Дерлет - Тварь у порога [Сборник рассказов ужасов]

В мае появились насекомые, и во дворе у Наума началось нечто невообразимое. Слетающиеся и сползающиеся к нему создания не были похожи на привычных местных жуков, бабочек и мух. Гарднеры теперь все время опасливо осматривались по сторонам, словно ожидая чего-то — они сами не знали чего. Именно тогда они признали, что Таддеуш был прав насчет деревьев. Вслед за ним Миссис Гарднер заметила, что набухшие ветви клена шевелились в безветренную лунную ночь. Наверное, двигались соки. Следующее открытие сделали уже на Гарднеры, привыкшие к чудесам, а тихий приказчик мельника из Бостона. Не зная местных поверий, он проезжал ночью мимо злополучной фермы, а через несколько дней все фермеры, включая и Наума, прочли в «Газетт» его рассказ. Ночь была темня, огни на его повозке погасли, но вокруг фермы Наума, о которой он раньше читал, темнота редела. Казалось, что листья, трава, цветы испускали слабое свечение, и еще одно яркое пятно виднелось на заднем дворе, возле конюшни.

Так как трава сохраняла нормальный вид, коровы паслись на обычном месте около дома, но к концу мая молоко у них стало портиться. Наум перегнал коров на пастбище на холме, и они поправились. А через некоторое время уже стали заметны перемены и в траве, и в листьях. Вся зелень становилась серой, необычайно сухой и ломкой. Амми оставался единственным из соседей, кто еще отваживался навещать Наума, но и он делал это все реже. Когда в школе начались каникулы, Гарднеры оказались совсем отрезанными от общества и даже свои дела в городе теперь поручали Амми. Все они заметно сдали, и морально, и физически, а когда стало известно о помешательстве миссис Гарднер, никто особо не удивился.

Это случилось в июне, примерно через год после падения метеорита. Бедная женщина кричала, что в воздухе висит нечто, пугающее ее. Она ни разу не назвала ничего определенного, только рассказывала, что «оно» делает. «Оно» двигалось, изменялось и колыхалось, а у нее в ушах отдавались какие-то сигналы, какие-то необычные звуки. Что-то уходило, из нее что-то вытягивали, что-то связывало ее, неужели никто ее от этого не защитит, ночью не было покоя — стены и окна двигались! Она целыми днями бродила по дому, становясь все агрессивнее, но Наум не хотел отправлять ее в лечебницу. И только когда дети стали ее пугаться, и Таддеуш чуть не упал в обморок от ее гримас, Наум запер ее на чердаке. К июлю она перестала говорить и опустилась на четвереньки, а еще через месяц Наум с ужасом заметил, что она стала светиться, как и растения.

Незадолго до этого ночью всполошились кони. Их что-то разбудило, и они дико ржали и лягались в стойлах. Наум ничем не мог их успокоить и решил выпустить их из конюшни. Едва он открыл дверь, они унеслись, как вспугнутые олени, и он целую неделю не мог их найти. Когда он, наконец, поймал всех четверых, они были совершенно безумными, и их пришлось пристрелить. Для сенокоса Наум одолжил лошадь у Амми, но она никак не хотела даже приближаться к скотному двору. Она упиралась, била копытами, ржала, и под конец Наум был вынужден выпрячь ее на переднем дворе и вместе с сыновьями тянуть тяжелые телеги к сеновалу. А растительность становилась все более серой и ломкой. Даже цветы, переливавшиеся необычайными красками, посерели, и фрукты уродились серые, мелкие и безвкусные. На астрах и золотарниках распустились серые, деформированные цветы, а цинии, розы и алтей имели такой богопротивный вид, что Наум велел старшему сыну Зенасу выкорчевать их. Насекомые к этому времени уже вымерли, странно раздувшись, даже пчелы, хотя они покинули ульи и улетели в лес.

К сентябрю вся растительность стала крошиться в серый порошок, и Наум боялся, что деревья погибнут раньше, чем яд вымоется из почвы. На его жену регулярно находили припадки истерии, и он с сыновьями жил в постоянном напряжении. Теперь они сами сторонились людей, и когда начались занятия, мальчики не пошли в школу. Амми, все еще изредка заходивший к ним, обнаружил, что вода в колодце испортилась. У нее был дурной привкус, нельзя точно сказать, сероводородный или соленый, и Амми посоветовал другу выкопать другой колодец на холме и пользоваться им, пока яд не выйдет из почвы. Наум, однако, не послушался, он уже смирился с неприятностями. И он, и мальчики продолжали пить гнилую воду, есть скудную и плохо приготовленную пищу, тянуть бесцельную, неблагодарную работу по хозяйству. У них выработалось что-то похожее на самоотречение, словно они ушли в иной мир, и невидимые стражи направляли их к неизбежному роковому концу.

Таддеуш сошел с ума в сентябре. Он отправился за водой к колодцу, прибежал обратно без ведра, крича и размахивая руками, потом начал бессмысленно хихикать и шептать что-то о «пляшущих там цветах». Двое сумасшедших в одной семье — это было уже слишком, но Наум стоически встретил удар. Неделю он еще позволял мальчику бегать по двору, пока тот не начал спотыкаться и падать, а потом запер его на другом конце чердака, напротив матери. Они кричали друг на друга через закрытые двери, пугая маленького Мервина, которому казалось, что мать и брат говорят между собой на каком-то ужасном неземном языке. Мервин становился слишком впечатлительным и беспокойным, особенно после изоляции старшего брата, к которому он был очень привязан.

Почти в то же время начался мор на скотном дворе. Птица стала серой и вскоре вымерла; мясо ее было сухим и зловонным. Бычки невероятно растолстели и вдруг все были поражены отвратительной болезнью, причины которой никто не мог объяснить. Их мясо было, конечно, несъедобным, и Наум был в отчаянии. Ни один из местных ветеринаров не соглашался ехать к Науму, а ветеринар, приглашенный из города, был просто обескуражен. Свиньи стали серыми, иссохлись и крошились заживо, их глаза и мышцы чудовищно раздулись. Это было необъяснимо, ведь их никогда не кормили пораженными растениями. Затем что-то случилось с коровами. Отдельные участки тела у них неестественно ссыхались, сморщивались, нарушалась координация движений, животные не держались на ногах. Потом появились серость и хрупкость, за которыми последовала неизбежная гибель. Отравление исключалось, так как дверь хлева запиралась и следов взлома не было видно. Не могло быть покусов дикими животными, хлев был прочным и без щелей. Это была болезнь, но какая, никто не знал. К уборке урожая на ферме не осталось ни одного животного: скотина и птица вымерли, а собаки разбежались, все три пропали в одну ночь, и больше их не видели. Пять кошек исчезли еще раньше, но это никого не беспокоило: мыши на ферме уже перевелись, и миссис Гарднер держала грациозных животных только для красоты.

19 октября Наум прибежал к Амми с ужасной новостью. На чердаке умер Таддеуш, умер страшной смертью. Ничто не могло проникнуть в комнату снаружи, так как запертая дверь и зарешеченное окно не были тронуты. Но его смерть была слишком похожа на то, что произошло с животными. Наум похоронил останки сына за фермой. Амми и его жена утешали убитого горем отца, но сами содрогались. Страх окружал Гарднеров и все, к чему они прикасались, само их присутствие в доме, казалось, притягивало неисчислимые и невероятные беды. Амми нехотя проводил Наума домой и, как мог, успокоил истерически рыдающего Мервина. Зенас не нуждался в утешениях. Последнее время он только бесцельно смотрел в пространство и машинально выполнял все, на что ему указывал отец: Амми считал, что судьба милосердна к нему. Иногда в ответ на рыдания Мервина с чердака раздавались вопли миссис Гарднер, и на вопросительный взгляд Амми Наум ответил, что его жена очень плоха. К ночи Амми удалось улизнуть, потому что даже дружба не могла заставить его провести ночь в таком месте, где растения светятся, а деревья качаются — или все-таки не качаются? — в безветрие. К счастью для Амми, он не обладал богатым воображением. Даже то немногое, что он увидел, пагубно повлияло на его рассудок, а если бы он еще дал волю фантазии, то стал бы настоящим маньяком. В сумерках он почти бежал домой, а в ушах у него не умолкали крик нервного ребенка и сумасшедшей женщины.