Андрей Дашков - Пропуск

Смеркалось. Девка перла на север до тех пор, пока еще могла различить дорогу своими не слишком чувствительными гляделками. Хорошо, что автобусные фары были разбиты, а то у нее хватило б наглости свет врубить.

Рельеф быстро менялся – и не в лучшую сторону. Кажется, мы забрались в предгорье. Впереди, сквозь облачную дымку, проступал изломанный контур какого-то хребта. Эти места были обделены растительностью; нас окружали голые скалы.

Вряд ли будущая мамашка стремилась достичь перевала; скорее всего у нее здесь имелось укрытие. Эта шлюшка преподносила один приятный сюрприз за другим…

Дорога почти потерялась под оползнями и завалами. С обеих сторон вздымались крутые склоны. Даже дохляк с трудом продвигался вверх, лавируя между нагромождениями камней, – что ж тогда говорить об автобусе! Я очень быстро потерял жестянку из виду в извилистом ущелье, но слышал все время. Натужный рев движка раздавался совсем близко, отражался от каменных стен, возвращался многократным эхом. Девка не жалела ни себя, ни железа. Я придержал дохляка, чтобы она тоже ненароком не услыхала, как стучат его копыта.

Ну и местечко выбрала, мать ее так! Ни одной животины в пределах досягаемости, и даже с костром могут возникнуть проблемы. Автобусный движок был на пределе. Не настолько же брюхатая тупа, чтобы не понимать этого!

Неужели отчаянная сучка не собиралась возвращаться? А если даже и так, то как тут жить? И невольно возникал вопрос: что находилось по ту сторону хребта? Чертовски интересно. Скорых и внятных ответов не предвиделось. В такую дыру меня еще никогда не заносило…

Тишина обрушилась внезапно, будто гигантский кулак раздавил назойливо жужжавшую муху. По моим понятиям, сгустились глубокие сумерки, а для девки, наверное, наступил непроглядный мрак. Я остановил дохляка и снял очки.

Новолуние. Звезды были как сверкающие острия иголок; воздух чистый и лишенный большинства привычных запахов. Слишком сухо, везде камень. И все чужое – даже оттенок неба. Будь они прокляты, эти приключения!

Поскольку ни зверя, ни птицы под рукой не было, пришлось самому топать на разведку. Я затолкал дохляка крупом вперед в первую попавшуюся щель, взял пистолет и полез вверх, стараясь производить поменьше шума. Не хотелось бы заполучить от девки пару свинцовых бляшек в подарок, когда цель так близка.

Недолго крался я до того места, где, по всем расчетам, должна была заглохнуть чертова жестянка. Только ни жестянки, ни беременной не обнаружил. Аж нехорошо стало, будто кто сосулькой живот проткнул! Если б она в пропасть рухнула, я б хоть что-нибудь услыхал. Да и пропасти подходящей поблизости не было. Дальше по склону имелся узкий проход между скал – кишка, в которую автобусу никак не протиснуться.

Неужто обхитрила меня стерва?! Исчезла, как сквозь землю провалилась! Тут меня осенило. Сквозь землю! Это ж по моей части. Наследственный талант, от предков-диггеров доставшийся. Ну, хорошо. Один – ноль в твою пользу, зараза! Будем считать, что ты удачно пошутила.

В общем, началось у нас что-то навроде сказок этой самой, как ее… Херозадой. Знала четко: пока я эту гниду усатую по всякому ублажаю, он меня убивать не станет. Ну, таланты имею по этой части немалые, так что за себя я не очень боялась, а вот за деток… Кто разберет, что красномордому в следующую минуту в башку взбредет? Но, видать, сильно он по бабе изголодался, раз условия мои принял – конечно, до поры до времени. Чуть какая угроза детишкам – я сразу запястье грызть начинаю, и знает он тоже четко: если что, я и член его откусить могу. Потому выводок мой не трогали, а изредка даже кормили.

Жили мы в шалашиках, метров за триста от дороги. Краснорожего Павлом звали. Атаманом он был. Жестокая тварь, но сильная. Всех «лесных» в железном кулаке держал. Уважали его и боялись. Тот еще жлоб и самодур! Тачку захваченную в свой личный транспорт превратил; никому дотрагиваться до нее не давал. Костями и клыками украсил машинку – да так обильно, что стала она похожа на передвижное звериное кладбище. Кстати, в тачке той два паренька тщедушных ехали. Судя по одежке, из далеких краев. Наверное, ребятишки думали, что у нас тут вроде аттракциона с гонками и стрельбой. Так-то оно так – настреляешься и нагоняешься, – только если ошибешься, кишки тебе взаправду выпустят…

Да-а, ошиблись залетные. Крутыми себя возомнили. Захотелось острых ощущений. Вот и доставил им атаман «ощущения» – острее не придумаешь. Одного парня сразу застрелили, другого чуть позже забили до смерти, чему я сама невольным свидетелем была.

Меня Павло по нескольку раз в сутки домогался, а хозяйство у него тоже будто железное было. Неутомимое и нестираемое… Однажды я наглости набралась и спросила, чем же ему толстозадая так не угодила, что он тыкву ее на забор вывесил? А он заржал и говорит: «Ее напарничек порешил, как только моих братков увидал. Пришлось и его шпокнуть – за то, что удовольствия лишил».

Ну и ну, удивилась я. Ванечка-то, оказывается, на такие поступки способен был! Подружку от позора уберег и сам голову сложил! Да черт с ним, с Ванечкой, у меня теперь забота была посерьезнее. Двенадцать человечков мне являлись, когда я все-таки в сон проваливалась. Двенадцать – и никак не меньше. Мамочкой звали, помочь просили. В киселе каком-то жутком и мутном стояли по колено – не дотянуться до них, как ни старайся… А потом и вовсе в трясине этой тонули. «Спаси!» – кричали. И захлебывались… Я от тех звуков во сне с ума сходила. А наяву не лучше было. Не раз кончить себя хотела. Только человечки эти меня и удерживали…

Надолго застряли мы у лесных братьев – недели на три, которые мне тремя годами показались. Отряд небольшой был, но хорошо вооруженный. Ко мне Павло охранников приставил – старперов унылых, которых охмурять бесполезно. Я их бдительность старательно усыпляла, ждала удобного случая, чтобы сбежать, да не одна, а с клопами сопливыми. Понимала, что вряд ли случай такой представится и заплатить за свободу дорого придется.

Однако выдался день, когда почти вся банда в рейд свалила, даже старперы мои. Видать, никто по дороге той больше не ездил, опасная дорога стала, непроезжая. Добычи долго не было… Остались в лагере только Павло, старуха – мать его, которая была за повариху, – да пара ближайших собутыльников. Сволочь он был натуральная – сам без нужды башку под пули не совал, а когда добро награбленное делили, себе львиную долю хапал. Но это дела чужие, а для меня главным было, что их всего трое. Старуха не в счет.

Дождалась я, пока они напились как следует и потянуло их на забаву. Павло пришел, развязал меня и в свой шалашик атаманский привел, где они групповухой и занялись. Бабка бесстыжая, как назло, вокруг да около ходила и злорадно на меня поглядывала: так тебе, мол, и надо, бродячая сучка, знай свое место! Я безучастную рожу делала и думала: если на сей раз не забеременею, будет это очередное чудо…