Андрей Дашков - Дракон

Для Святого смерть постоянно была рядом, но еще не имела власти над ним. А страх всегда таился ВНУТРИ. Учитель. Злой и требовательный наставник. Настоятель личного монастыря. Святому казалось, что он носит его в левом нагрудном кармане – отвратительного карлика, от которого невозможно избавиться.

Святой пробовал делиться своими мыслями по этому поводу с ближайшими из людей. Однако мало кто хотел учиться. Даже лучшие, верные и вполне надежные супраменталы сбегали от проповедей страха под защиту предательского союзника – времени. Но когда время вдруг оказывалось исчерпанным, становилось поздно – хоть для борьбы со злом, хоть для сожалений…

Святой не сдавался. О, как ему хотелось досконально изучить язык страха, понять, о чем тот говорит! В его гипнотическом шепоте содержалась либо великая подсказка, либо парализующий яд.

Святой прислушивался день за днем, ночь за ночью. Он выбирал вымирающие станы и постурбаны, где шепот страха звучал настойчивее. Иногда он тоже сбегал в сияющие и недолговечные дворцы отраженного вечностью света – и проклинал себя за малодушие. Он видел множество обманутых, принявших луну за незримое солнце. А истинное солнце зашло. Оно скрывалось за пеленой туч или за краем планетного диска. Затмение длилось десятилетия. Эра Кали была в самом расцвете.

Святой знал: можно стать героем на час. Можно сделаться на мгновение хозяином жизни и смерти, покончив с собой. Но это извращенный случай, когда проявление смелости означает прекращение борьбы. Только трусы могут сопротивляться долго.

Можно заставить начисто забыть о страхе. Для этого существовали соответствующие психические практики. Святой умел создавать идеальных солдат. Он умел убивать боль, применяя банальный гипноз. В конце концов, он использовал Поднятых… Но ведь не это было целью. Его попытки побеждать честно, оставаясь в размытых границах ЧЕЛОВЕЧНОСТИ, не имели успеха.

Для кого-то спасительная летаргия длилась почти целую жизнь. Но однажды «наркоз» заканчивался. Появлялась возможность, воспользовавшись бесчувственностью мозга, посмотреть в глаза своему нейрохирургу. И Святой ни разу не прочел благодарности в последнем, обращенном к нему взгляде.

Иногда его собственный страх тоже надевал добрую маску спасителя, оправдывая осторожность и необходимость новых жертв, но «прикосновение» к стынущему сердцу было ужасным. Святой падал в бездонную воронку со скользкими краями. Не за кого зацепиться, не на чем удержаться от падения…

Коварство страха было столь велико, что время от времени он начинал напевать колыбельные. Святому оставалось балансировать на грани изматывающей бессонницы и плохих видений. И то, и другое – как две челюсти Вампира. Смыкаясь, они обретают смысл, оправдывают свое существование и предназначение. Укус сам по себе безболезнен. И паук высасывает подготовленную, запеленутую и полупереваренную жертву…

Святой понимал, что страх всегда был в нем и в других людях – неотвязный и обязательный, как потребность дышать. С ним рождались, с ним умирали. Он обладал непреодолимым притяжением – черная дыра, возникшая на пепелище разрушенной до основания цивилизации. Природа не терпит пустоты, и вместо всех человеческих устремлений, вместо самой человечности остался страх – жадное, неистребимое и неистовое нечто, влекущее к гибели душу, стягивающее ее в точку коллапса.

Суперанималы не в счет. Они – не люди. Псы тьмы, слуги страха. Они были созданы ослепленной природой и призваны на то краткое в сравнении с долгой историей цивилизации время, пока закончится период упадка, – вплоть до полного вымирания. Последний человек перед смертью выдохнет с воздухом то неописуемое, что зовется способностью испытывать страх. Эфир наполнится другими, чужими голосами – если вообще останется хоть что-нибудь живое и сознательное…

И культура мертва, давно мертва. Она погибла задолго до того, как люди забились в пещеры. То, чем занимались супраменталы в Обители Полуночного Солнца, – вовсе не сохранение культуры и основ цивилизации, ибо уже нечего сохранять. Они всего лишь поводыри уцелевших слепцов – поводыри, которые сами имеют только по одному глазу, да к тому же подслеповатому. Они заняты выживанием. Это поглощает их без остатка: все силы, способности, время, жалкие проблески эмоций. Их любовь и сострадание – только часть инстинкта, позволяющего выжить стадным животным. Их вера – оправдание жертв, приносимых на алтарь выживания расы. Но и сама раса уже распалась на несколько ветвей.

Кен понял, что старуха права и в одиночку выслеживать того, кто забрал его детенышей, – самоубийственная глупость. Конечно, он жаждал мести, но это чувство остывало быстро. Еще в Пещере оно сделалось достаточно холодным, чтобы он мог принимать абсолютно взвешенные решения. Месть вовсе не являлась главным мотивом. Гораздо сильнее звучал зов крови, и намного важнее была необходимость сохранения потомства.

Кен не интересовался именем женщины, которую сделали живым пропуском. Он ощущал неописуемое – тяжелый смрад принуждения. Не первый раз он сталкивался с проявлением несвободы – худшего из состояний, закрепленного в ведомом существе, – но сейчас испытывал дискомфорт от того, что эта марионетка принадлежала кому-то другому. Разорвать связь с хозяином означало убить ее.

На привале она сказала ему: «Я стану тем, чем ты захочешь». Он понял, что это правда. Ее сознание подвергли соответствующей обработке, чтобы она могла быстро приспосабливаться под тех, кого должна была привести в Обитель. Или НЕ привести, если «клиент» окажется скрытым врагом. Однако чуть позже он почувствовал, что изменено не только ее сознание…

Но вначале был долгий и трудный переход. Женщина неплохо держалась – первые несколько часов. Потом Кену пришлось снизить темп, потому что она начала отставать, хотя двигалась по его следам, а он прокладывал путь в сугробах, высота которых достигала паха. Волкам с их мохнатыми лапами было проще. Они тащили нарты на широких полозьях, которые редко проваливались глубже чем на длину ладони – до тех пор, пока Кен не поднял упавшую женщину и не положил ее рядом с мешками. Рой и Барби были не против. Да и кто будет возражать, если лишний груз означает пищу? Человеческая самка, конечно, худа и костлява, но это лучше, чем ничего.

Кен без труда разбирался в поведении волков. Гораздо сложнее было понять намерения тех, кто подбросил ему приманку.

Потом впереди выросла стена, занесенная снегом. Она тянулась на несколько сотен метров, и обойти ее не составило бы особого труда, но при ближайшем рассмотрении стена оказалась поездом. Локомотив и три передних вагона сошли с рельсов и теперь напоминали огромные надгробия; остальные вагоны превратились в обледеневшие пещеры. Спустя долгое время после катастрофы их уже можно было считать ЕСТЕСТВЕННЫМ укрытием.