Уильям Тенн - Непристойные предложения

Дэйв Поллок оглядел пустынные улицы и покорно улыбнулся. Разумные, желающие услужить тротуары его не тревожили. Он ожидал чего-то подобного в будущем, наряду с чрезвычайно внимательными домами-слугами, одеждой, менявшей цвет и фасон по желанию владельца, – всего этого в той или иной форме мог ожидать от прогресса любой образованный человек. Даже развитие еды – от извивающихся, стремящихся быть съеденными и оцененными субстанций до более сложных кулинарных композиций, над которыми межзвездный шеф-повар мог трудиться более года – было логичным, если принять во внимание, каким странным показалось бы первым американским колонистам разнообразие бутилированной и фасованной продукции, доступной в любом супермаркете двадцатого века.

Все эти вещи, сдерживающие факторы повседневной жизни, меняются со временем. Но некоторые, некоторые вещи не должны меняться.

Когда в Хьюстон, штат Техас, прибыла телеграмма, извещавшая, что из всех жителей Соединенных Штатов Америки он обладает телосложением и характеристиками, наиболее близкими к одному из ожидаемых гостей из 2458 года, Дэйв Поллок едва не обезумел от радости. Его почти не волновало внимание, которое ему оказывали в школьной столовой, как и статьи на первых страницах местных газет под заголовком «СЫН ОДИНОКОЙ ЗВЕЗДЫ МЧИТСЯ В БУДУЩЕЕ».

Прежде всего, это была отсрочка приговора. Отсрочка и еще один шанс. Семейные обязанности, умирающий отец, больная младшая сестра – все это не дало ему получить академические степени, необходимые для преподавательской позиции в университете с сопутствующим престижем, более высоким доходом и исследовательскими возможностями. Затем, когда проблемы наконец разрешились и он вернулся к учебе, неожиданная влюбленность и поспешная женитьба отбросили его в прежнее положение. Он только начал понимать – несмотря на то, что был подающим надежды студентом и немалого добился, – как глубоко увяз в приятном пригороде и чистенькой современной школе, между которыми ежедневно курсировал. Но тут пришла телеграмма, извещавшая об избрании его в группу, которая отправится на пятьсот лет в будущее. Чем ему это поможет, что именно он сделает с этим шансом, Дэйв Поллок не знал – но это вознесло его над безликой толпой, дабы он как-то, каким-то образом обрел наконец известность.

Дэйв Поллок не осознавал, насколько ему повезло, пока не встретился с четырьмя своими спутниками в Вашингтоне, округ Колумбия. Разумеется, он слышал, что лучшие умы государства расталкивали друг друга, отчаянно пытаясь попасть в группу и узнать, как будут обстоять дела в их области через пятьсот лет. Но только пообщавшись с будущими туристами – человеком без определенной работы, домохозяйкой из Бронкса, надутым членом правления со Среднего Запада, симпатичной, однако ничем не примечательной стенографисткой из Сан-Франциско, – он понял, что лишь у него одного есть какое-то научное образование.

Только он сможет оценить уровень технологического прогресса! Только он сможет свести массу ошеломляющих мелких перемен в единое целое! И только ему дано постичь сущность будущего, пронизывающие его базовые нити, протянувшиеся от ткани социальной основы к звездной бахроме!

Он, желавший посвятить свою жизнь поиску знания, проведет две недели в интеллектуальном одиночестве в пятивековой экстраполяции каждой лаборатории и библиотеки его времени!

Поначалу все так и было. Повсюду его ждал триумф, и возбуждение, и открытия. Затем, потихоньку, начали вкрадываться неприятные вещи, словно первые симптомы простуды. Пища, одежда, дома – ты либо не обращал на них внимания, либо договаривался о замене. Местные жители отличались крайним гостеприимством и изобретательностью; они с готовностью снабжали тебя более привычной едой, если твой кишечник бунтовал. Женщины с гладковыбритыми головами и странным взглядом на отношения между полами… что ж, дома тебя ждала молодая жена, и ты мог с ними не связываться.

Но Поле крика, Стадион паники – другое дело. Дэйв Поллок гордился своей рациональностью. Гордился будущим, когда только прибыл сюда, воспринимая его как личное доказательство разумности и рациональности человечества в целом. От первого визита на Поле крика ему стало дурно. То, что величайшие умы, с которыми он познакомился, добровольно превращались в исходящую пеной, обезумевшую стаю вопящих животных, причем регулярно, буквально по совету врача…

Ему тщательно, дотошно объяснили, что им не удалось бы добиться такого совершенства ума и рациональности, если бы они время от времени не высвобождали эмоции подобным образом. Это имело смысл, но все же… смотреть , как они это делают, было совершенно ужасно. Он знал, что никогда такого не выдержит.

Тем не менее, в уголке сознания с этим можно было примириться. Но шахматы?

Со студенческих лет Дэйв Поллок считал себя игроком в шахматы. Он был достаточно хорош, чтобы говорить себе, что если когда-нибудь у него найдется время по-настоящему сосредоточиться на игре и как положено изучить все дебюты, то он сможет участвовать в турнирах. Он даже подписался на шахматный журнал и внимательно следил за всеми состязаниями. Ему было интересно, на что будут похожи шахматы будущего – ведь раз королевская игра просуществовала столько веков, значит, еще пять она точно проживет? Как это будет выглядеть – трехмерные шахматы или, может, еще более сложная эволюция?

Худшее заключалось в том, что игра двадцать пятого века почти ничем не отличалась от игры двадцатого.

В 2458 году почти каждый человек играл в шахматы и почти каждый человек любил их. Но людей-гроссмейстеров не было. И не было людей-соперников.

Были только шахматные машины. Которые могли одолеть кого угодно.

– Какой смысл, – воскликнул он, – играть с машиной, которая хранит в памяти миллионы «лучших ходов и контрходов»? У которой есть селекторный механизм, позволяющий изучить и выбрать маневр из любой когда-либо записанной партии? Машины, которую сделали непобедимой? В чем смысл, в чем интерес?

– Мы играем не ради победы, – удивленно ответили ему. – Мы играем ради игры. Это касается всех наших игр: от агрессии мы избавляемся с помощью крика или паники. Игры – лишь умственное или физическое упражнение. И потому мы хотим играть с лучшими. А кроме того, время от времени очень хороший игрок – один или два раза в жизни – способен сыграть с машиной в ничью. Вот это достижение. Это достойно похвалы.

Дэйв Поллок думал, что нужно любить шахматы так, как любил их он, чтобы осознать непристойность подобных машин. Даже трое других членов его группы, которых намного сильнее тревожили механизмы двадцать пятого века, лишь непонимающе смотрели на его возмущение. Нет, если ты не любишь что-то, тебе все равно, когда эта вещь приходит в упадок. Но неужели они не видят отказа от человеческого интеллекта, от человеческой логики, который подразумевают шахматные машины?