Уильям Тенн - Непристойные предложения

В лазарете патрульного корабля ему дали снотворное, а затем проложили быстрый курс на Сол.

– Бедная малютка Жанетта Латц, – печально пробормотал он, прежде чем уснуть. – Ей всего три месяца.

– Уверены, что сможете его вытащить? – спросил взмокший комиссар в госпитале на Ганимеде. – Потому что если есть вероятность, что вы не справитесь, используйте гипнотический зонд. Информация, которой он обладает, стоит риска постоянного повреждения его сознания.

– Мы его вытащим, – ответил врач, корча утренние гримасы и водя языком по рту. – Вытащим. Согласно его карте, он уже пережил усиленную терапию. Нет смысла выжигать ему мозги зондом, когда через пару недель он вам сам все расскажет.

– Я все им рассказал, – сообщил Вик Кей три недели спустя, встретив ее на главном этаже Здания разведывательных операций. – И сделал выговор. Как можно ожидать от человека, что он полетит на миссию, сказал я им, если сама Служба отказывается лететь? Вот что решили крупные патрульные шишки: что Дыра по-прежнему слишком опасна для человечества. Они собираются выждать, прежде чем высылать очередной исследовательский отряд. Что ж , сказал я…

Он умолк, когда двери лифта распахнулись, и толпа разведчиков направилась к двойным дверям, шутя и подначивая трех человек в шлемах.

– Взгляните на Шпинелли, ребята! Он уже скончался!

– Бедный Шпинелли, это его первая команда! Эй, Шпин, Карлтон отказался от этой миссии! Очевидно, ему что-то известно!

– Эй, Тронк! Чего это ты позеленел?

– Спокойней, Шпинелли. Ты теперь командир!

Когда мужчины прошли, рука Вика прокралась к груди. Он прикоснулся к золотой звезде, сиявшей там, где всего час назад была серебряная ракета.

Кей тоже прикоснулась к звезде. Она стояла спиной к разведчикам, маршировавшим к кораблю, но ее сияющие глаза смотрели на Вика.

– Комиссар Карлтон! Звучит так, будто это звание ждало тебя всю жизнь. Почти аллитерация! О, Вик, все так, как мы и планировали, так, как мы и хотели. Ты по-прежнему полон огня, ты знаешь, что ты взрослый мужчина, знаешь, чего желаешь…

Издалека донеслась песня:

– Дорогой, – прошептала она, прижимая его ладонь к своей щеке. – У нас будет много кружев и много космоса. У нас будет все.

Вик не ответил. Он стоял, не обращая на нее внимания, глядя, как трое мужчин с пением забираются в изящный маленький корабль с длинной синей полосой. Когда наземная команда рассыпалась с предупреждающими криками: «Запустить двигатели! Запустить, запустить двигатели!» – Вик решительно шагнул вперед, остановился… и сунул руки в карманы.

Потом был визг и вспышка огня, почти мгновенно погасшего; потом – серебряный карандаш высоко в небесах, оставляющий за собой тонкую ярко-алую полосу. Корабль исчез, и облако скрыло его след, но Вик по-прежнему смотрел вверх. Кей молчала.

Когда он наконец повернулся к ней, его глаза были полны среднего возраста.

У этого рассказа есть два корня, очень разных по сути и по времени. Первый связан с «Флатландией» Эбботта, математической фантазией, которую я прочел и которой пленился в тринадцать лет. Я сразу решил, что предположения рассказчика-квадрата о четвертом измерении заслуживают развития и драматизации. Как насчет, подумал я, четырехмерной бактерии в нашей вселенной? Я часто размышлял об этом, но не знал, что делать с этой идеей.

Я вернулся к ней много лет спустя, когда жил с женщиной, на которой собирался жениться, но которая, к сожалению, была очень трудным спутником жизни для писателя, по крайней мере, для меня. «У тебя такая светлая голова, Фил, – говорила он. – Почему ты пишешь такую ерунду?» Само собой, она имела в виду научную фантастику. Она была согласна на Чосера и Донна, на Пруста и Эдит Ситуэлл, но только не на Клиффорда Саймака, Олафа Стэплдона и Кордвейнера Смита.

Проблема была в том, что я сильно любил ее и не мог представить никого другого, с кем хотел бы спать рядом до конца жизни. Однако другая проблема заключалась в том, что после ночи с ней я неделями не мог ничего написать.

Поэтому я надолго уехал от нее и сумел написать «Последний полет». Она очень разволновалась и обрадовалась, узнав, что я снова пишу. И захотела увидеть рассказ.

Я показал его ей. Прочитав рассказ, она долго сидела, склонив голову. Затем посмотрела на меня. «Ладно, маленькая пташка, – произнесла она очень тихо. – Я тебя услышала. Улетай. Улетай, маленькая пташка».

И я улетел.

Написано в 1950 году, опубликовано в 1950-м

Я всегда говорил: пусть сестра на семь лет меня старше (а впридачу еще и девица), это не значит, что она всегда и все делает правильно. Посадить меня на космический корабль, под завязку набитый тремя сотнями особей женского пола, которые только и грезят о том, как бы выйти замуж (а всем и каждому известно, что возможно это только на Венере) – все равно что специально напрашиваться на неприятности. Большие неприятности. А если к этому примешиваются еще и проблемы с законом, пиши пропало.

Спустя двадцать минут после старта из расположенного в Сахаре космопорта я выбрался из амортизационного гамака и шагнул к двери.

– Ты там поаккуратнее, Фердинанд, – буркнула сестра, раскрывая книгу под названием «Семейные проблемы женщин в колониях». – Помни, что ты воспитанный мальчик. Не заставляй меня краснеть.

Я закрыл за собой дверь каюты и двинулся по коридору. Почти над каждой дверью горел красный огонек, означавший, что девушки еще лежат в своих гамаках. Значит, помимо меня бодрствуют только члены команды.

Экипажи космолетов состоят из мужчин: у женщин слишком много важных дел вроде заседания в правительстве, чтобы тратить время на подобные пустяки. Меня охватило счастливое чувство свободы. Наконец-то я своими глазами увижу «Элеанору Рузвельт»! Даже не верилось, что я, наконец, в космосе.

Куда бы я ни посмотрел, вперед или назад вдоль плавно закруглявшегося коридора, я не видел пока ничего, кроме гладких серых стен и столь же гладких белых дверей. Ух ты, восхищенно подумал я, и здоровый же у нас корабль!

Время от времени на стене чернели прямоугольники темного неба с россыпью звезд, но, разумеется, это были всего лишь картины. И ничего такого, что бы передавало ощущение огромного, бездонного космоса, о котором я читал в «Юных Ракетчиках» – ни иллюминаторов, ни видеопортов, вообще ничего. В общем, дошел я до пересечения коридоров, поразмыслил чуток и свернул налево. Ну, потому что пойди я направо – и попал бы сначала на четвертую, потом на третью палубу, а там – в машинное отделение, где пульсируют насосы подачи топлива и довольно – так, как могут только хорошо смазанные, ухоженные машины – мурлычут аппараты искусственной гравитации. Зато коридор слева вел меня к галерее, примыкающей непосредственно к обшивке. Вот там наверняка есть иллюминаторы. Все это я узнал еще в каюте, задолго до старта, изучая подвешенную к потолку прозрачную модель сигарообразного корабля. Сестра тоже изучала ее, но ее интересовали совсем другие места вроде кают-компании, библиотеки или спасательной шлюпки номер шестьдесят восемь, куда нам надлежит бежать при возникновении чрезвычайной ситуации. Ну, а я искал по-настоящему важные вещи. Спеша по коридору, я немного жалел, что сестра решила лететь к замужеству на роскошном лайнере. На грузовом корабле я карабкался бы сейчас по крутым трапам с палубы на палубу, стараясь не улететь куда-нибудь случайно в условиях невесомости. Совсем не то, что здесь, где я разгуливаю при искусственной гравитации почти так же, как у себя дома, на дне Мексиканского залива. Но женщинам всегда виднее, как следует поступать правильно, так что мальчишкам остается только морщить нос и делать как сказано… да и взрослым мужчинам тоже.