Уильям Тенн - Непристойные предложения

И все равно – как же здорово притиснуться носом к узкой щели в стене и разглядеть там, в темноте аварийную переборку, способную в мгновение ока перегородить коридор, превратив его в герметичный отсек в случае, если в корабль попадет метеорит или что-то такое. А еще каждые полсотни шагов я натыкался на стеклянные витрины, за которыми стояли скафандры – ни дать, ни взять рыцарские доспехи, в каких воевали в средние века. «В случае разгерметизации отсека, – гласила яркая надпись на витрине, – разбейте стекло висящим справа молотком и наденьте скафандр согласно следующей инструкции…» Я прочитал инструкцию несколько раз, пока не выучил наизусть. Ух ты, сказал я себе, вот бы у нас случилась разгерметизация! Здорово ведь будет забраться в такой! Куда круче, чем в костюмы для подводного плавания, правда?

И за все это время я не встретил ни души. Это, наверное, было круче всего. А потом я поднялся на двенадцатую палубу и наткнулся на надпись большими красными буквами: «ВНИМАНИЕ! ПАССАЖИРАМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!»

Я осторожно заглянул за угол. Я точно знал, что за следующей стеной нет ничего, кроме открытого космоса. Даже отсюда я уже видел иллюминаторы. Каждую дюжину футов на стене темнели круги, заполненные бархатной чернотой, на которой сияло больше звезд, чем я мог себе представить. Я вытянул шею, подавшись чуть дальше. Ни души. Казалось, на борту вообще никого нет. Мне бы только краешком глаза…

Но я представил себе, что сказала бы на это сестрица, и послушно повернул обратно. И тут на глаза мне снова попалась надпись: «Пассажирам вход строго запрещен!»

Ба! Разве не говорили мне в школе, что гражданами Земли могут быть сейчас только женщины? Именно так – после принятия Антипатриархального Закона. И разве не говорили мне, что только граждане планеты имеют право получить межпланетный паспорт? Сестра объяснила мне это в деталях, спокойно и терпеливо, тем тоном, каким она обычно разговаривает с мужчинами о политике и других подобных вещах.

– С формальной точки зрения, Фердинанд, из всей нашей семьи лечу я одна. Ты не считаешься, потому что, не будучи гражданином, ты и паспорта земного не можешь получить. И тем не менее, ты летишь на Венеру на основании вот этого документа, – она сунула мне под нос билет. – «Мисс Ивлин Спарлинг и сопровождающие ее родственники мужского пола, количество которых регламентируется дополнительным постановлением за номером…» Ну, и так далее. Я хочу, чтобы ты хорошо разбирался в таких делах, потому что только так ты вырастешь человеком, активно интересующимся всем, что происходит в мире. Что бы там тебе ни говорили, женщинам такие мужчины нравятся больше.

Сами понимаете, я не слишком-то прислушиваюсь к сестрице, когда та начинает нести подобную нуду. Думаю, я достаточно взрослый для того, чтобы знать, что на самом деле нравится женщинам, когда дело доходит до замужества. Будь это по-другому, сестра и еще триста хорошеньких девушек не летели бы на Венеру, чтобы заарканить там себе по мужу. В общем, раз официально я не пассажир, значит, эта надпись красными буквами ко мне не относится. Я знал, что скажет на это сестра, но, по крайней мере, это аргумент, который я смог бы использовать в случае чего.

Короче, я нарушил правила. И ни капельки не жалел об этом. Одни только звезды уже были совершенно обалденные, но левее, если прижаться носом к стеклу, висела Луна – в пять раз больше, чем она виделась с Земли; огромный белый диск с темными кругами кратеров. Мне ужасно хотелось увидеть Землю, но не тут-то было; я сообразил, что она, должно быть, видна с другого борта или вообще осталась за кормой. Я прижался носом к стеклу чуть сильнее и разглядел искорку стартующего лайнера. Этот летел в сторону Марса. Вот бы мне туда!

Оторвавшись от стекла, я окинул взглядом галерею. Чуть в стороне, там, где полагалось бы находиться очередному иллюминатору, виднелся лишь участок глухой стены, над которым светилась красным надпись: « СПАСАТЕЛЬНАЯ ШЛЮПКА № 47. Кол-во пассажиров: 32. Экипаж: 11. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!». Очередной запрет. Я перебрался к ближнему иллюминатору и смог даже разглядеть дюзы носовых, маневровых двигателей шлюпки. Потом подошел к надписи и попытался понять, как вообще попадают отсюда в шлюпку. Тоненький шов очерчивал окружность того, что, как я понял, было люком. Но ни кнопок, ни рычагов, с помощью которых я мог бы его открыть, я не видел. Значит, замок у люка реагирует на звук – я видел такие в той подводной гостинице. Вот только надо ли стучать, или сказать чего-нибудь? Я постучал так, постучал этак, и ничего не произошло. Что же до голосовых команд, я знал лишь одну, и решил попробовать: чем черт не шутит, вдруг да подойдет…

– Три, четыре… Сезам, откройся!

На короткое мгновение мне показалось, будто я угадал единственную на миллион верную комбинацию: дверь отворилась внутрь, открыв зияющий черный провал.

А потом из нее высунулась волосатая лапища толщиной с ширину моих плеч, сомкнулась у меня на горле и легко, как сардинку, потащила меня внутрь. Я больно ударился о пол шлюпки. Прежде, чем я пришел в себя и сел, люк снова закрылся. Когда включился свет, я поднял взгляд и уставился в дуло до блеска отполированного бластера – и в льдисто-синие глаза самого здоровенного мужика, какого мне только доводилось видеть. На нем был комбинезон из какого-то чешуйчатого серо-зеленого материала, казавшегося одновременно жестким и мягким. Из того же материала были его башмаки и капюшон за спиной. А вот лицо имело темно-коричневый цвет. Поверьте: не просто загорелое, но словно выжженное солнцем. Такой загар я видел у спасателей на пляже в Новом Орлеане, куда мы ездили в отпуск. Даже длинные, до плеч волосы его, когда-то светлые, приобрели желтоватый оттенок, словно тоже потемнели на солнце. Таких длинных волос у мужчин я еще не видел, разве что в учебниках по истории; все известные мне мужчины ходили стриженными под горшок – по моде. Я уставился на его волосы, почти забыв про бластер, которого ему вообще-то не полагалось иметь по закону, а потом мне сделалось по-настоящему страшно, потому что я снова увидел его глаза.

Они смотрели на меня, не моргая, и я не увидел в них ровно никакого выражения. Один лишь лед. Может, виной тому был его наряд, но единственное, что пришло мне на ум тогда – это сравнение с крокодилом, которого я видел как-то в зоопарке на суше: тот двадцать минут смотрел на меня, а потом разинул свою длинную, зубастую пасть.

– Шайтан зеленый! – вдруг буркнул он. – Это всего-то головастик. А я-то разволновался, – он сунул бластер в кобуру все из того же чешуйчатого материала, скрестил руки на груди и принялся изучающе меня рассматривать. Я поднялся на ноги и почувствовал себя немного лучше. Лед в его глазах растаял. Я протянул ему руку – как учила меня сестра.