Жан Рэ - Семь Замков Морского Царя [Романы, рассказы]

Наши сады были смежными, и их разделяла только живая изгородь, так что нам достаточно было подняться на цыпочки, чтобы увидеть множество кустов смородины и восхититься правильностью шпалер, обрамляющих на всем протяжении границу его участка.

При этом нужно было постараться, чтобы господин Бабине на застал нас за рассматриванием его территории, потому что он сразу же обрушивал на нас глупые обвинения:

— Гадкие ротозеи, шпионы, воришки, занимайтесь своим участком, держите свои глаза в своих карманах!

Кошмарным днем, настоящей пыткой для нашего соседа был день Святого Фомы, приходящийся на начало осени, когда в деревне устраивали праздник с убогой иллюминацией и пародией на фейерверк.

Фейерверк обычно устраивали на небольшом пустыре напротив наших домов. Господин Бабине никогда не упускал возможности высунуть свой острый нос в окошко, чтобы заорать:

— Банда негодяев, вы, наверное, хотите поджечь мой дом!

Конечно, мало кто отказался бы от воплощения в жизнь этой мысли, если бы не категорический протест отдельных разумных голов.

В этот год праздник Святого Фомы состоялся в туманную дождливую погоду; пиротехника отсырела и постоянно давала осечку, ракеты не взлетали или, взлетев, не взрывались. Это вызвало огорчение не только у детворы, но и у многих взрослых, и только господин Бабине торжествовал.

— Это просто замечательно! — восклицал он каждый раз, когда римская свеча вспыхивала и тут же гасла.

Вертушки едва загорались, петарды не взрывались, а негромко хлопали, римские свечи выбрасывали снаряды, которые падали на землю, не взрываясь. Запуск снопа, завершающего фейерверк, закончился полным фиаско, какой только можно себе представить во время подобного праздника.

Много давшей осечку пиротехники закончило свое бесславное существование в саду господина Бабине, на что он почему-то не обратил внимания.

Немного позже деревья начали терять листву, и повсюду загорелись костры, в которых сжигали сухую листву и траву. В саду господина Бабине был устроен костер из мусора, который он несколько дней сгребал в большую груду.

Наш сосед любил осенний костер, позволявший ему в одиночестве насладиться таким экзотическим блюдом, как жареные каштаны, множество которых он зарывал в горячий пепел, оставшийся на месте догоревшего костра.

Полакомиться жареными каштанами господина Бабине! Я уверен, что об этом тайно мечтала вся деревенская детвора, но никому не удавалось попробовать их до того дня, когда…

По всей равнине пылали осенние костры, но самым большим был костер в саду господина Бабине, горевший лучше, чем все остальные вместе взятые. Нахлобучив по самые уши свой цилиндр, он таскал тележки, заполненные сухими листьями и прочим горючим мусором, явно наслаждаясь поднимающимся все выше и выше пламенем.

Мы наблюдали за ним из-за ограды, так как нас тоже захватила феерия огня, а также потому, что в сумерках следить за господином Бабине можно было незаметно. Неожиданно прогремевшие взрывы заставили нас разбежаться по сторонам. Из костра начали взлетать красные и зеленые ракеты, рассыпавшиеся фонтанами искр, падавших затем на землю разноцветными огнями.

Потом какая-то адская сила подхватила костер и взметнула его вверх, словно огненное торнадо, тут же раскидав по сторонам пылающие угли.

Мы услышали возмущенный и испуганный вопль господина Бабине… Что же случилось с его костром? Очевидно, он развел свой костер в саду на том месте, куда несколькими днями раньше упали отсыревшие и отказавшиеся взрываться римские свечи.

Мы еще продолжали в ужасе таращить глаза, отскакивая от падавших вокруг нас горящих обломков, когда на нас посыпался уже другой дождь — это были жареные каштаны господина Бабине.

Уверяю вас, в этом году ему так и не пришлось отведать своего любимое лакомство.

Когда мы бросились на неожиданно посыпавшуюся на нас манну небесную, с неба рухнул еще один подарок — это был цилиндр господина Бабине.

Ему так и не вернули его любимую шляпу; для нее нашлось гораздо более подходящее место на голове чучела, отпугивавшего воробьев на соседнем участке. Цилиндр долго оставался во владении чучела, и каждый, кто проходил мимо, неизменно снимал шапку, восклицая:

— Добрый день, господин Бабине!

С тех пор мы как-то стали забывать приветствовать самого господина Бабине; впрочем, он вскоре уехал из нашей деревни, вероятно, чтобы найти место без фейерверков и без чучел, наряжающихся в его цилиндр.

Шел мелкий косой дождик, тихий и коварный; казалось, что он ханжески извиняется, придавая пейзажу печальный облик.

Элиан прижалась лбом к оконному стеклу, прикидывая в уме радости и заботы наступившего дня.

Что касается радостей, то она не могла рассчитывать на что-нибудь более или менее серьезное: кухарка ощипывала достаточно упитанного утенка, а в большой зеленой миске лежала горка отборных луговых грибов. Этот набор продуктов обещал не слишком роскошный обед, но Элиан не относилась к числу гурманов, и если она и хвалила обед, то не потому, что получала от еды большое удовольствие, а только для того, чтобы сделать приятное своей старой служанке.

В четыре часа она пробралась по залитым водой улицам и остановилась перед строгой калиткой дома, в котором жили три дамы Маранн. Она была хорошо знакома с этой троицей, ожидавшей ее в гостиной, погруженной в зеленый свет аквариума, за столом, стоявшие на котором лакомства были заранее известны Элиан: кофе (нужно отметить — отличный), сдобные тартинки с изюмом, скупо намазанные маслом, сухое анисовое печенье и сладкий ликер, прочно прилипающий к желудку.

Потом они вчетвером отправятся в небольшую, недавно построенную церковь, пропахшую свежей штукатуркой и смолистой древесиной, в которой прихожане постоянно кашляют из-за сырости и сквозняков.

Вечером она может рассчитывать на самые приятные часы за весь день: она будет вязать или шить что-нибудь для бедняков, перечитает неизвестно в который раз роман мадам Зенаиды Флерио, потому что она терпеть не может новые книги, или даже сыграет партию в шашки со служанкой Валентиной.

— И так будет всю мою жизнь, — пробормотала она, — до того дня, пока Господу не захочется принять меня.

Она отвернулась от унылой перспективы домов и деревьев, и зеркало вернуло ей ее образ: она увидела серебряные нити, мелькавшие в ее черных волосах и темные пятна на ее веках.

— Да, — подтвердило ей отражение, — это твоя жизнь, и завтра она будет такой, же какой была вчера. Я не радуюсь, но и не возмущаюсь этим, я всего лишь констатирую.

В ее сознании послышался голос, душераздирающий, полный сурового упрека: