Елена Арсеньева - Черная карта судьбы

— Да, Амур вздохнет свободней, если Тополева с поличным возьмут, — согласился Толик.

„Тополев… ему под шестьдесят, — взволнованно размышляла Лиза. — Михаил Кузьмич — это не отец того Тополева, которого я ищу: его, судя по истории болезни, зовут Иван Иванович, значит, отца звали Иваном. Кузьмич ему дядя? Еще какой-то родственник? Неважно, главное, теперь понятно, к кому подался мой Тополев! Но если завтра я появлюсь там в компании рыбинспекторов, если буду присутствовать при аресте Кузьмича, Тополев никогда не будет мне доверять. И ничего мне не расскажет. Я должна встретиться с ним раньше. Во что бы то ни стало!“

— Вы говорите, напрямик до деревни километра два? — спросила она, закидывая голову. — То есть за полчаса я дойду, если пешком?

— За полчаса?! — изумленно уставился на нее пилот. — Ничего себе, какая быстрая! Часа полтора бери. Это тебе не в Хабаровске по улице Карла Маркса фланировать, зевая по сторонам! Тут тайга, берег скалистый. Тропа хорошая, нахоженная, но смотреть надо в оба глаза. И ногами быстро шевелить: через два часа стемнеет, тогда шаг вправо, шаг влево — оскользнешься, оступишься, костей не соберешь! Так что лучше подумайте, барышня…

— Я вам не барышня, а старший лейтенант милиции, — заносчиво бросила Лиза.

— Лиза, это может быть опасно, — сказал Гриня серьезно. — Мы могли бы вас проводить, но наше появление в деревне спугнет Кузьмича. А вы там к кому так спешите?

— У меня дело к одному свидетелю преступления. Взять показания надо, — сказала практически правду Лиза, от души порадовавшись, что раньше не упомянула фамилию Тополева, и краем глаза следя за аэросанями: не появится ли Вячеслав? А что, если появится и начнет ее уговаривать?

Если начнет уговаривать, Лиза останется! Останется, по-дурацки мечтая о том, как они будут лежать рядом в тесном салоне аэросаней и, когда все уснут, он возьмет ее за руку… а потом… Нет, ничего такого они не смогут себе позволить среди посторонних, но, может быть, поцелуй? Хотя бы один поцелуй!

Но из аэросаней никто не появился.

„Стрела любви! — горько усмехнулась Лиза. — Да он просто мечтает, чтобы я оказалась подальше! Извинился — вот и все, больше ему ничего не нужно, а я навоображала себе невесть что!“

— Спасибо вам всем, что беспокоитесь, но со мной ничего не случится, уверяю вас. Я отлично понимаю, что никто из вас не может появиться в деревне. Но мне нужно идти. Всего наилучшего! До встречи завтра!

И, подавив нелепое желание бросить пилоту напоследок: „Привет сменщику!“ — она быстро пошла по твердому снежному насту к берегу.

На кладбище Люсьена приехала на такси. Сергеев порывался отвезти ее, то ли стремясь услужить „возлюбленной госпоже“, как он называл Люсьену, то ли опасаясь оставить ее одну. После случая с Вячеславом Всеславским он сходил с ума от ревности, однако вне постели, где Люсьене очень нравились оскорбления и побои, проявлять эту ревность не решался. Как-то раз он имел неосторожность рассказать Люсьене, что, по слухам, Всеславский сам пришел с повинной в отделение, был арестован, судим, но, поскольку сразу начал сотрудничать со следствием и сдал все свои контакты, срок получил условно и скорее восстановился на работе в ТИНРО. Однако при упоминании Всеславского Люсьена так оживилась, ее глаза стали такими мечтательными, что Сергеев устроил бурную сцену. Однако после нескольких громогласных упреков Люсьена бросила на него такой взгляд, что он остолбенел, лишился дара речи и пребывал в этом состоянии не меньше пяти минут, испытывая при этом приступы жесткого удушья. Это научило его покорности, и, когда Люсьена отказалась ехать на кладбище с ним и вообще запретила ему там появляться, он не спорил.

Впрочем, Люсьена отлично понимала, что рвется Сергеев на кладбище не только из-за „высоких чувств“, а прежде всего потому, что ему хочется увидеть Морозова — чтобы полюбоваться его страданиями. Ведь бывший учитель Сергеева только что пережил две ужасные потери. Погиб его старый друг, муж сестры. А еще он хоронил сегодня свою жену-самоубийцу… Однако если смерть Скобликова для тех, кто не знал деталей, выглядела „прилично“: ну, ввели диабетику гигантскую дозу инсулина, спровоцировав гипогликемию, а когда он начал загибаться, помощи ему не оказали, вот он и умер, — то ведь жена Морозова покончила с собой именно из-за того, что это она убила Скобликова! Да, она сначала сделала больному сразу несколько инъекций инсулина, а потом безучастно наблюдала, как он впал в гипогликемическую кому и мучительно умирал.

Евгения Васильева, жена Скобликова, почувствовала неладное и прибежала домой, но только для того, чтобы увидеть, как муж испустил последний вздох. Не желая в это верить, она немедленно вызвала „Скорую“, позвонила брату, надеясь на его помощь, однако было поздно. Все это время Антонина безучастно стояла в углу комнаты, а когда одновременно появились Морозов и „Скорая“, она спокойно показала пустые ампулы из-под инсулина, при виде которых врач „Скорой“ воззрился на нее так, словно не мог поверить своим глазам. У него не укладывалось в голове, как опытная медсестра могла совершить такую ошибку. Он не мог поверить в то, что Антонина сделала это сознательно! Однако Морозов, взглянув в ее пустые глаза, сразу догадался, что Антонина находится под воздействием сильнейшего психического нападения. О его мощности свидетельствовало также то, что она с утра — а ведь еще этим утром она подавала мужу завтрак, его любимую жареную ветчинно-рубленую колбасу с ноздреватым белым хлебом, наливала чай, склонялась над ним, касаясь его плеча сдобной рукой, и вся она была совсем другой, пышненькой, округлой, как всегда, — а теперь словно бы в одночасье исхудала почти до неузнаваемости!

— Тоня, — тихо сказал он, устремляя взгляд в ее голубые глаза, которые всегда, сколько он помнил, смотрели на него или с любовью, или — в последнее время все чаще! — с упреком, ревниво, даже с ненавистью, но никогда — равнодушно. Сейчас это взгляд не просто человека — это был взгляд не человека, пустой оболочки! Он давно не пускал в ход те силы, которые некогда достались ему в наследство и которые он когда-то почти полностью израсходовал на то, чтобы из больницы, где лежал раненный в живот, докричаться до Хабаровска, до занесенной снегом улицы Запарина, где страшный разноглазый человек собирался убить Женю, а Вадим стоял оцепенело, забыв, что у него на ремне висит кобура с пистолетом. Свои оставшиеся силы Морозов щедро тратил на то, чтобы Вадим жил, почти не ощущая страданий от своей болезни. Он готов был отдать ему все силы, всю жизнь, и этого было бы мало, чтобы выразить Вадиму благодарность за спасение любимой сестры — единственной женщины, которую он любил до тех пор, пока на свет не родилась Лиза. Потом их стало двое… А теперь он собирал по крохам все остатки своих сил, чтобы докричаться до Антонины, но мог только шептать : — Что ты наделала, Тоня? Зачем ты это сделала?