Анна Алмазная - Я или он [СИ]

Когда проснулась — температура спала. Мама дала мне выпить теплого чая и сказала, что если мне станет лучше, то в воскресение мы поедем в город. Верку возьмем. Там как раз построили огромный торговый комплекс, а мне надо купить новое платье на весну, из старого я уже успела вырасти. Я вздохнула. Не любила я ходить по магазинам, не любила бесконечных примерок, боялась видеть Верку, но кто меня спрашивал?

Мою маленькую проблему решила большая беда. В воскресение с самого утра нам позвонила мама Верки и уставшим от страдания голосом сообщила, что ее дочь вчера попала под машину, теперь лежит в больнице без сознания, но, прежде чем впасть в кому, попросила прийти своих друзей… «Чтобы попрощаться». Последние два слова женщина выдавила из себя со стоном и повесила трубку.

Я все слышала. Как можно не слышать, если я стояла рядом с матерью, близко-близко… Мама опустила трубку на рычаг, стараясь на меня не смотреть. Я чувствовала себя бесконечно виноватой. Перед кем? Может, перед матерью одноклассницы, может, перед самой Веркой. Знала же, могла предупредить. Но не предупредила, не сказала…

В больнице мне было страшно. Я осторожно вошла в Веркину палату. Моя одноклассница лежала на кровати, страшно бледная, ее пушистые, желтые, как солома, волосы были сбриты, а голова перевязана бинтом. Такая вот, с белыми губами, она казалась мне незнакомкой, и на мгновение я подумала, что мы перепутали палату. Но рядом плакала мама Верки, которую осторожно вывела, обняв за плечи, моя мама. О чем они говорили? Я не помню. Не слышала. Я смотрела на Верку. А потом… потом на него. Он стоял над ней, прямо над ее изголовьем. Стоял, не обращая на меня никакого внимания. Будто и не было меня там. Весь сосредоточился на Верке, и я чувствовала, как из его то раскрывающихся, то вновь складывающихся крыльев на мою подругу льется покой. Страшный покой.

— Вера! — позвала я, надеясь, что подруга очнется, посмотрит на меня своим веселым взглядом, скажет, что все в порядке. Не очнулась, не посмотрела, не сказала. — Верочка, ты чего? Почему не слышишь?

Вернувшая мама обняла меня за плечи, но я зло вырвалась.

— Оставь меня! — прошипела я. — Я хочу ей что-то сказать.

Мама ушла. Прикусив губу, я тяжело опустилась на стул рядом с Веркой и начала говорить:

— Прости меня. Мне надо было предупредить. А я струсила, — в глазах ангела промелькнуло удивление, и он оторвал взгляд от Веры, переведя его на меня. О, как я почувствовала силу этого взгляда! Будто меня пронзила с ног до головы холодная волна чужой силы. Этот взгляд меня разозлил. Ангел хочет забрать Веру! И я ничего не могу сделать! — Прости!

Я взяла руку подруги и сжала ее в своих ладонях.

— Я знаю, что ты завтра уйдешь. Не бойся. Там не страшно. Помнишь, ты говорила, что хочешь полетать? Там — можно. Там будет все можно. Там моя бабушка. И твой дядя. Помнишь, ты рассказывала? Как его балкой по голове? Они тебе помогут защититься от тех демонов, что мы видели в книге. Не бойся, они только в книгах страшные. Помнишь, ты над ними смеялась? Успокаивала меня. Говорила, что не могут быть опасными такие, как эти — с рогами и с копытами. Говорила, что если бы их встретила, то засмеялась бы, потому что такое не страшно. Не думаю, что ты их увидишь. Ты ведь была… есть хорошей девочкой. Только ты не бойся… а когда он за мной придет, ты ведь меня встретишь правда? Ты ведь будешь меня ждать?

Я заплакала навзрыд, и, не в силах больше смотреть на белое лицо Верки, подняла глаза, вдруг встретившись взглядом с ангелом. Почему он смотрит с таким пониманием, сочувствием? Перехватило дыхание. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось так быстро, что чуть из глотки не выскочило, и я, в страхе прошептав «Прощай!», выбежала из палаты Верки, а вслед мне летел глубокий взгляд ангела.

После смерти Верки я уже не могла спокойно видеть людей в маске. Поняв, наконец, что именно несет за собой это проклятая метка, я долго приходила в себя после ухода подруги. Родители вопросов не задавали — люди вообще не задают вопросов, если уверены в ответе. Они думали, что я переживаю из-за смерти одноклассницы, а я переживала из-за своего дара. Проклятого дара. Почему именно я должна видеть преддверие смерти? Почему именно я должна видеть его?

Почти год ходила я по улице, опустив голову, и старалась не вылавливать из толпы людей со страшной печатью, ни, тем более, его силуэта над жертвой. Но все проходит. Постепенно мой взгляд отрывался от асфальта, а с новой весной пришло и безразличие — не буду же я всю жизнь прятаться.

В пятнадцать я научилась не замечать масок. Почти каждый день мои глаза с грустью выхватывали из толпы какое-нибудь лицо со страшной печатью, иногда я видела над головами людей взмах его черных крыльев, но я уже не реагировала так болезненно. Что мне за дело до чужой смерти? Я уже понимала, что смерть и жизнь неразрывно связаны, но еще более успокаивала мысль о моей собственной беспомощности.

Я уже не считала, что людям надо знать о своей смерти. Однажды я даже пыталась предупредить — слава Богу, та женщина меня не знала. Ровно через шесть дней ее мать, со слезами на глазах, рассказывала в телевизоре, как какая-то ведьма сглазила ее дочь. С тех пор я поняла, какое неблагодарное это дело — быть предвестником смерти. Я даже смирилась со своим даром, приняла его, думала, что успокоилась, да вот только от судьбы не убежишь…

Было ровно семь утра. Я только встала и сонная прошла на кухню.

— Оля, опять тапок не надела! Зима на улице, пол холодный! — заворчала мать, и я собиралась привычно огрызнуться, повернулась и… увидела на ее лице маску. Пол поплыл у меня под ногами, и впервые в жизни я потеряла сознание… все бывает впервые. Как и нежелание приходить в себя, возвращаться в страшную действительность, потому что первое, что я увидела, когда очнулась, было обеспокоенным лицом матери… в маске. Я сглотнула. О Боже, ей осталось пять дней, всего пять дней! И никто не знает. Достаточно, что я знаю, знаю уже сейчас.

Наверное, я опять сильно побледнела, потому что мама испуганно вскрикнула, а прибежавший отец, неожиданно серьезный, подхватил меня на руки и отнес на кровать.

— Ты чего, Огонек? — ласково шептал он, пока мать вызывала врача.

Я молчала. Страх не давал мне говорить. Да и что мне было говорить? Правду? Мне все равно не поверят.

— Что так напугало вашу девочку? — спросила толстая женщина в белом халате. — У ребенка шок.

Легкая боль от укола, и мое уставшее сознание вновь окутала вата тяжелого сна. Проснувшись, я с облегчением увидела сидевшую у кровати мать. Сонливость ушла мгновенно — на ее лице была маска, мне не приснилось! За окном шел пушистый снег, а я гадала — как это будет? Как у Верки, во сне, или как у некоторых — в боли? Быстро или нет? Как?