Дженнифер Макмахон - Огненная дева

– Рад был познакомиться с вами, Теодора, – говорит мистер Марсель. – Ваша тетя – особенная женщина. Берегите ее и себя.

– Разумеется, – отвечает Теодора со следами подростковой иронии в голосе.

– Как насчет быстрой прогулки вокруг здания, прежде чем уехать? – громко говорит Пруденс, пока мистер Марсель еще может слышать ее. – Наверное, ты можешь рассказать мне кое-что о старых фабриках.

– Само собой, тетушка Пру, – так же громко отвечает Теодора и берет ее под руку. Потом она шепчет: – Только два вопроса, миссис Смолл. Когда у вас свадьба с этим силачом? И куда, черт возьми, подевалась Некко?

– Кто ты такая?

Мужской голос ревет ей в ухо. Незнакомец тяжело дышит; его дыхание отдает сладковатым запахом перечной мяты. Дыхание Санта-Клауса. Он еще сильнее загибает ее руку. Хо-хо-хо ! На фоне мятного запаха Некко определяет несомненный аромат трубочного табака. Запах ее отца.

– Никто, – отвечает она, и яркая боль пронзает ее от лопатки до копчика. Она никто. Она – просто человек. Она – Огненная Дева, но сейчас она прижата лицом к полу, а правая рука вот-вот выскочит из сустава.

– Ты разгромила это место? – спрашивает незнакомец. – Ты это сделала?

– Нет, – отвечает Некко.

– Где люди, которые здесь жили?

– Здесь никто не живет, – говорит она.

– Ты лжешь! – рычит он. – Здесь живет женщина, одна из группы Глотателей Пламени.

Некко замирает с сильно бьющимся сердцем. Мама. Откуда он знает маму?

– Она умерла.

– Что? – Он ослабляет давление на руку, но по-прежнему сидит у Некко на спине. Она никак не может дотянуться до ножа.

– Она умерла весной.

– Как? – Голос незнакомца ломается.

Некко задумывается, не зная, как много она может рассказать незнакомцу. Если бы это был Змеиный Глаз, то сейчас она, наверное, была бы уже мертва. Кто бы это ни был, он знал маму. Он кажется потрясенным и расстроенным ее смертью.

Он снова выворачивает руку.

– Как она умерла?

– Ее убили.

– Бог ты мой, – говорит он, и его голос звучит гораздо тише.

Он ослабляет хватку на ее руке. Некко по-прежнему лежит под ним, вдыхая сырой запах камня, и ждет, что будет дальше.

– А как насчет девушки? Ее дочери?

Некко напрягается.

– Мне ничего не известно о девушке.

Он рывком загибает ей руку.

– Черта с два. Расскажи, что ты знаешь о ней, иначе тебе будет очень больно. Ты думаешь, это боль? – Он выворачивает руку сильнее. – Это вообще ничто. Будет гораздо хуже.

– Слушай, я могу помочь тебе, если мы просто…

– Что ты с ней сделала? – яростно спрашивает он. – Ты причинила ей вред?

– Нет, – бормочет Некко.

– Тогда где она? Где дочь Глотательницы Пламени?

– Ладно, ладно, это я! – признается Некко. – Я ее дочь.

Он так сильно выворачивает ей руку, что Некко кричит от боли.

– Врешь! У той, которую я ищу, рыжие волосы.

– Это парик… для маскировки, – шепчет Некко, кривясь от боли.

Не отпуская ее руку, он снимает парик другой рукой и дергает за волосы, вынимая заколки, прилаженные Тео и Пруденс. Только после этого он отпускает Некко и слезает с ее спины.

– Эва? – говорит он, и это звучит так, как будто кто-то зовет ее во сне и произносит полузабытое имя, как раньше делал ее отец. Когда этот человек помогает Некко подняться и поворачивает ее к себе, она думает, что вот-вот увидит папино лицо. Такой же запах вишневого табака, сильные заботливые руки, длинные пальцы в мозолях и шрамах…

Но это не папа. Его больше нет; так написано в газетах. Это…

– Эррол?

Он стал настоящим мужчиной. Его волосы коротко пострижены и выцвели от солнца, но она узнает его голубые глаза, забавную прядь волос на лбу и зубчатый шрам над левым глазом.

– О господи, маленькая Э! – Эррол привлекает ее к себе и крепко обнимает.

– Но мама говорила, что ты умер, – говорит Некко, борясь с подступающими слезами. Она прижимается к нему и утыкается лицом в его рубашку. Ткань пахнет лагерным костром, алтейными пастилками и радостными воспоминаниями о ночевках в палатке на заднем дворе. Эррол учил ее названиям созвездий и говорил, что космос существует вечно. Это казалось невероятным и поразительным.

– Пожалуй, в определенном смысле, так оно и было, – говорит Эррол.

Некко отстраняется и пристально смотрит на него. Он много времени проводит на солнце; его кожа покрыта теплым бронзовым загаром. На нем полинявшая черная майка, черные джинсы с протертыми коленями и старые кеды, прошедшие немало миль. Его обнаженные руки покрыты татуировками: рыбы, драконы, племенные узоры и кинжал с аккуратно каллиграфической надписью «МЕСТЬ».

– После… после того, что случилось, я просто убежал, – продолжает Эррол. – Я бежал и бежал без остановки. Потом я старался оставаться как можно дальше отсюда. Я знал, что от этого зависит моя жизнь.

– Ты слышал о том, что случилось с папой?

Он мрачно кивает.

– Я знал, что если вернусь сюда, то со мной будет то же самое. Окажусь в реке и пойду на корм рыбам. Это… это случилось и с мамой?

Некко тоже кивает.

– В полиции сказали, что она покончила с собой, и я поверила в это. Я не понимала, почему и что заставило ее так поступить, но не думала, что кто-то убил ее. Она говорила, что за нами охотятся, но я никогда по-настоящему не верила в это.

– Как ты узнала, что это не было самоубийством?

– Мисс Эбигейл сказала. Она – одна из Глотателей Пламени.

Он приподнимается на носках.

– Может быть, она знает больше? Ей известно, как это случилось? Кто это сделал?

– Точно не уверена. Мы договорились о встрече сегодня вечером. Может быть… может быть, ты пойдешь со мной? Она будет рада познакомиться с тобой! Они с мамой были очень близки. О, Эррол, Эбигейл замечательная женщина. Она и другие Глотатели Пламени приняли нас к себе и научили выживать. Если бы не они, то я бы точно умерла.

Он ничего не говорит, просто сидит с грустным и озабоченным видом. Некко подозревает, что новость оказалась слишком тяжелой для него.

– Откуда ты узнал об этом месте? – спрашивает Некко. – Мы с мамой никому не говорили о Зимнем Доме.

Эррол отворачивается, потом смотрит на нее.

– Мама показала мне.

– Что?

– Однажды она привела меня сюда. Только один раз. Это было осенью прошлого года. Вы жили с Глотателями Пламени, когда я нашел вас. Мама незаметно увела меня оттуда и привела сюда для разговора.

– Но… она мне ничего не сказала, – говорит Некко, негодуя на свой обиженный тон, как будто она снова стала маленькой девочкой и жаловалась Эрролу на воображаемую несправедливость родителей.

– Она считала, что так будет безопаснее. Ты должна была думать, что я умер. Она велела мне не вступать в контакт с тобой.

– Но почему? Ничего не понимаю.