Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

Казалось, три пары глаз в это утро совершенно разучились моргать. Но обоюдное разглядывание длилось не долго. Не в силах больше сдерживать слёзы, придавленная переполнившим воздух напряжением, девчонка вдруг отчаянно зарыдала и тыкая худыми кулачками в соломенную циновку, уткнулась лицом в застиранную подушку. Переходя с истошного крика на жуткий вой и обратно, она долго билась в истерике, а в это время двое мужчин застыв в оцепенении, молча смотрели на происходящее.

— Я, наверное, пойду, — наконец выдавил из себя Праворукий, пытаясь подняться. — Справишься сам…

— Не шути так, — гробовым голосом провещал кузнец и, не отрывая взгляда от дёргающихся в конвульсиях худых девичьих лопаток, положил тяжёлую ладонь на плечо товарища.

— Тогда принеси воды, — впервые за утро Праворукому пришла здравая мысль. Кузнец за спиной исчез.

Выбившись из сил, девчонка, в конце концов, затихла. Безвольно разметав руки в стороны, а шоколадные волосы по мокрой подушке, спрятала лицо и вдруг обмякла телом так, словно вся недавно бушевавшая неуёмная энергия испарилась в распахнутое окно над лежанкой.

— Попей, — карлик протягивал кружку с водой.

Девушка уставилась на кузнеца непонимающим взглядом. Тёмные глаза покраснели от напряжения и блестели от слёз. Она взглянула на кружку, поняла, что это ей, потянулась худенькой ручкой, обхватила длинными холёными мелко дрожащими пальчиками. Сделала глоток и кротко спросила, всхлипывая и шмыгая носом:

— Я… плен…ница?

— Нет, что ты, — чувствуя себя весьма скованно под её затравленным взглядом, Праворукий сделал неясный жест рукой, давая понять, что девчонка немедля может встать и уйти, куда глаза глядят. Скорей всего в глубине души именно этого он желал сейчас больше всего. Но она, напротив, отдала кружку и, укутавшись с головой в одеяло, попросила чуть слышно:

— Тогда оставьте меня на время… пожалуйста.

Кузнец вопросительно глянул на Праворукого.

— Просит, чтобы вышли, — сказал тот.

Утвердительно и почти синхронно кивнув в ответ, оба вышли за дверь. Тёплое весеннее утро обещало солнечный день.

— Что скажешь? — поинтересовался карлик.

— Я таких встречал в Дубаре. Видно, дочь вельможи. В любом случае не из бедных. Её отакийский очень чистый, без приморского акцента. Может жертва разбойников?

— Всякий люд ежедневно наполняет Оман. Возможно, пришло время и для искателей лёгкой добычи.

— В любом случае хорошо, что жива и здорова. Пусть идёт к своим.

— Если свои ещё живы.

— Нам-то что за дело?

— Дети, они и есть дети. Даже отакийские.

Праворукий промолчал. Судорожно сжав зубы, сузив глаза, ощутил, как под кожаными ремнями заныл сдавленный металлом обрубок руки. Боль, стремительно поднимаясь выше, ударила в голову. Яростно, безжалостно. Он не удивился. В конечном счёте, боль всегда будет возвращаться. И это хорошо — она не позволит забыть. Поскольку в его случае забыть, означает умереть.

— Ладно, помогу, — сказал он, смакуя вернувшуюся боль, — сделаю, что попросит. Не оставлять же так.

— Уверяет, что её родня хорошо заплатит. — Праворукий сам не верил произносимым словам.

— Не нравится мне… — Дрюдор задумчиво гладил усы.

— Всё-таки Гесс по пути на Север. К чему бы ни попробовать? Что теряем?

— Говоришь, её родня богата? Чего ж так случилось?

— Кто знает. Может, они ушли с армией, придворная знать… а она… кто ж знает. Сказала только, прибыла навестить мать. Девчонка по большей части упоминала лишь её, да ещё какого-то Йодина… а так, из неё слова не вытянешь. Молчит и талдычит одно, мол, отвези в Гесс к матери. Там заплатят. Всё!

— К матери… Девка здесь, а мамаша там? К тому же… спасать южанку от южан? Пусть идёт к городским властям.

— А что власти, сержант?

— Как что? Отправят с обозом. Или обратно в Отаку. Тебе-то что за дело? Теперь проблемы горожан их забота…

— Сдаётся мне, она не доверяет властям. Говорит про какие-то стрелы с красным оперением.

— В смысле?

— Сам не понял. Наверное, это что-то означает по-отакийски.

— Красные стрелы у стрелков городского гарнизона. — Сержантскую переносицу прорезала задумчивая складка. — Чтобы это значило?

— Какая разница! — раздражённо перебил Праворукий. — Ты хотел со мной, так идёшь или нет?

— Сенгаки меня задери! — рыкнул Дрюдор, выходя из себя. — Кто из вас упрямей, ты или она?

— Ей надо к матери в Гесс, а нам на Север. Остальное — пыль, — отрезал Праворукий.

— Не нравится мне всё это.

Эту фразу сержант повторял целое утро. Хмуро косясь на приоткрытую дверь, чтобы Терезита случайно не подслушала, он задумчиво теребил ус и то и дело причитал: «Не нравится мне всё это». В глубине души Праворукий был целиком с ним солидарен. Логика сержантских доводов выглядела железной. И всё же, он пообещал Принцессе — так он называл теперь южанку — доставить её к столичным стенам, а значит с сержантом или без, но непременно сделает это. Проведёт через болота, лесами, минуя отакийскую армию и банды бесноватых, а там будь что будет. В глубине души он чувствовал, что обязан поступить именно так. Теперь не он, а боль принимала за него решения. И дело было не в обещанных деньгах, хотя Дрюдору этого знать не следовало.

— Так, а что с деньгами? — сержант окончательно перешёл на шёпот. — Сколько?

— Говорит, останемся довольны. Да что за разница, какая сумма?

— Как какая разница? — ухнул сержант, и удивленно уставился на бывшего мечника. — Ты ли это, Уги?

— Угарт умер за Сухим морем. Праворукий — теперь так меня зовут. А деньги… никакой суммы не хватит купить то, что меня утешит.

— О чём это ты…?

— Ладно, надо идти, — перебил гость, поднимаясь, и следуя к двери, небрежно бросил: — Так что надумал?

Сержант хлопнул себя ладонями по тощим ляжкам:

— Почти уговорил, гореть мне под землёй! Если за обещанную награду можно будет купить хотя бы бочонок приличного пойла, почему бы и нет. А мамаша не заплатит, так продадим кому другому.

Не сдерживаясь, он расхохотался, давясь от смеха, но увидев гневно сузившиеся зрачки товарища, тотчас прекратил зубоскальство и произнёс, придав лицу серьёзный вид:

— Только гляну на твою южанку.

— Чего зря глазеть. Ребёнок как ребёнок.

— Как хоть звать сие бедное дитя?

— Я зову Принцессой.

— Разрази меня гром!

— Так вышло.

Когда Праворукий с сержантом вошли в полутёмную кузницу, Гертруда не спала. Неуклюжий Дрюдор, наткнувшись ботфортом на злосчастный табурет, с грохотом раздавил его вдребезги, но девушка даже не шелохнулась. Напряженно взирая на весеннее небо, сумерками разлившееся за окном над покосившимися крышами ветхих трущоб Гнилого Тупика, мыслями она была далеко.