Орасио Кирога - Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах

Одно мгновенье он колебался, но потом вытащил из кармана нож и приготовился отрезать палец вместе с кольцом. В эту минуту воздух огласился криком ужаса: мертвая пошевелилась. Вампир в страхе вскочил, думая, что это галлюцинация. Стуча зубами, стоял он, готовый снова броситься на графиню, чтобы водворить ее в мир смерти. Но мертвая медленно поднялась и глаза ее, блеснувшие в темноте, устремились на преступника.

— Стой! — прозвучал голос в тишине ночи, и Пьер, точно преследуемый фуриями, бросился бежать, обезумев от ужаса.

Когда на следующее утро графиня, среди всеобщего ликования, вернулась в свой замок на дороге был пойман вор по имени Пьер Бодру, как гласили найденные при нем бумаги.

Он был сумасшедший.

В округе только о том и судачили. Диво дивное! Каждый ли день случается так, что семидесятилетний старик идет к алтарю с пятнадцатилетней девушкой!

Да, истинная правда! Инесине, племяннице священника Гонделле, едва исполнилось пятнадцать и два месяца, когда собственный дядя, в церкви Нуэстра Сеньора дель Пломо, что в трех лигах от Виламорты, благословил ее брачный союз с доном Фортунато Гайосо, семидесяти семи с половиной лет от роду, согласно записи о крещении. Инесина просила лишь провести церемонию в святилище, ибо она поклонялась Богоматери-дель-Пломо и всегда носила ее ладанку из белой фланели с голубым шелком. А поскольку жених никак не мог — вот беда! — подняться на своих двоих по крутому склону, ведущему к церкви от дороги между Себре и Виламортой, равно как и сесть на лошадь, два здоровых работника Гонделле взяли громадную корзину для сбора винограда, усадили туда дона Фортунато и принесли его в храм прямо на этом королевском троне. Ну и смеху-то было!

Правда, в игральных заведениях, лавках и прочих, скажем так, кругах Виламорты и Себре, а также на папертях и в ризницах прихода, пришли к выводу, что Гонделле очень долго охотился за женихом и что Инесина выиграла главный приз. Ну что можно сказать об Инесине? Давайте-ка на нее посмотрим. Свежая, молодая и жизнерадостная девушка с горящими глазками и щеками, словно розы, а толку с того! таких сколько угодно в Силь-аль-Авейро! Но другого такого богача, как дон Фортунато, не сыскать во всей провинции. Может, он свои деньги честно заработал, а может, и нет — кто знает, какие истории скрываются под крышками чемоданов тех, кто возвращается из Нового Света с тысячами дуро, но только… тсс! кто станет разнюхивать, откуда взялось состояние? Деньги — как погожие деньки: ими наслаждаются и не спрашивают, откуда они взялись.

Богатство сеньора Гайосо подтверждалось крайне достоверными и надежными сведениями. В одном только филиале банка Ауриабелла лежали в ожидании выгодного вложения примерно два миллиона реалов (в Себре и Виламорта еще считают на реалы). Гайосо, не торгуясь, покупал по всей провинции земельные участки; в Виламорте, на площади Конституции, он приобрел три дома, снес их и воздвиг на их месте новое и роскошное здание.

— Разве этому старому дураку мало семи футов земли? — спрашивали в казино насмешники и завистники.

Можете себе представить, что они прибавили, когда начали распространяться странные слухи о свадьбе и все узнали, что дон Фортунато не только щедро одарил племянницу священника, но и сделал ее своей единственной наследницей. Стенания близких и далеких родственников богача вопияли к небесам; поговаривали о судебных исках, о старческом слабоумии, о заключении в сумасшедший дом. Но дон Фортунато, хоть и выглядел очень престарелым и сморщенным, как пересохший изюм, сохранял ясность ума и прекрасно управлялся с делами; оставалось только предоставить его самому себе и надеяться, что должным наказанием старику послужит его собственное безумие.

Чудовищного кошачьего концерта, правда, избежать не удалось. Перед новым домом, украшенным и отделанным без оглядки на расходы, где поселились новобрачные, собрались более пятисот дикарей, вооруженных сковородками, кастрюлями, табуретками, жестянками, рожками и свистками. Они буянили, но никто их не останавливал: ни единое окно дома не приоткрылось, ни единый лучик света не показался между ставнями. Усталые и разочарованные, буяны разошлись по домам и легли спать. Шумели они целую неделю, но на брачную ночь оставили молодоженов в покое, и площадь была пустынна.

Инесине, оказавшейся в прекрасном особняке, уставленном богатой мебелью и полном всего, что душа может пожелать, временами казалось, что все это только сон; оставаясь одна, она иногда от счастья едва не пускалась в пляс. Страх, скорее инстинктивный, чем разумный, с которым она шла к алтарю Богоматери-дель-Пломо, рассеялся под влиянием нежных и отеческих наставлений старого мужа, который просил у юной жены лишь немного любви и тепла и постоянного ухода, что требовал преклонный возраст. Теперь Инесина поняла, почему ее дядя-аббат все время повторял:

«Не бойся, глупышка! Успокойся!» Это было благочестивое занятие, ей предстояло играть роль сиделки и дочери… играть, быть может, совсем недолго. Доказательством того, что к ней относились, как к ребенку, были две огромные куклы, разодетые в шелка и кружева, которых она нашла в своей туалетной комнате: куклы с серьезным видом и глупыми лицами сидели на атласной кушетке. Ни наяву, ни во сне она и представить не могла появления других существ, не сработанных из тонкого фарфора.

Помогать старику! Ну и ну! Инесина делала это великолепно. И днем, и ночью — прежде всего ночью, ибо по ночам он больше всего нуждался в сладостном пристанище, и Инесина прижималась к старику, обещая заботиться о нем и не покидать ни на минуту. Бедный сеньор! Он был милым и уже одной ногой стоял в могиле! Сердце Инесины было тронуто — она росла сиротой и считала, что Бог ниспослал ей отца. Она вела себя, как дочь, даже более того, ведь дочери не проявляют такой интимной заботы, не отдают пыл своей юности, теплый аромат своего тела, в чем дон Фортунато справедливо находил средство от дряхления.

«Во мне один холод, — повторял он, — мне очень холодно, дорогая: после стольких прожитых лет кровь в моих венах заледенела. Я искал тебя, как ищут солнце, и радуюсь тебе, как блаженному огню посреди зимы. Подойди ближе, дай мне руку, иначе я начну дрожать и сразу замерзну. Согрей же меня, Бога ради, больше я ничего не прошу».

Старик кое о чем умалчивал — эту тайну знали только он и английский целитель, к услугам которого он прибег, как к последней соломинке. Дон Фортунато верил, что если его старость соприкоснется со юной, свежей весной Инесины, произойдет таинственный обмен. И если жизненная энергия девушки, ее цветущее здоровье, нетронутый источник ее сил оживят дона Фортунато, ей передадутся его дряхлость, его изможденность, передадутся, когда их дыхание смешается: старик получит живую, пылкую и чистую душу, а девушка могильный туман. Гайосо знал, что Инесина была жертвой, овечкой на закланье, и в жестоком эгоизме последних лет жизни, когда все идет в ход, чтобы продлить существование хоть на несколько часов, не чувствовал ни малейшего сострадания. Он прижимался к Инесине, вбирал ее чистое дыхание, ее ароматный и нежный дух, заключенный в хрустальный флакон зубов; то был последний напиток, благородный и драгоценный, который он покупал и пил, чтобы поддерживать свою жизнь; он чувствовал, что не колебался бы, понадобись для этого надрезать шею Инесины и пить ее кровь. Разве он не заплатил? Инесина принадлежала ему.