Харуки Мураками - Страна Чудес без тормозов и Конец Света [litres]

– Проклятье!.. – только и выдавил я. Похоже, те, кто выломал мою дверь и вспорол мне живот, все-таки были кракерами. Они устроили весь этот спектакль с единственной целью: натравить на нас нашу же Систему. А я, как последний дурак, сам прибежал в западню. – В таком случае, мне уже ничего не остается? За мной охотятся и кракеры, и Система, но даже если они меня не достанут, мне все равно крышка.

– Не совсем. Ты не умрешь, ты просто попадешь в другой мир.

– Какая, к черту, разница? – не выдержал я. – Хватит пудрить мне мозги. Я и сам прекрасно знаю, какая я мелкая мошка – без лупы не разглядишь. Вечно у меня так: даже на фотографии с выпускного сам себя полчаса ищу. Ни семьи, ни друзей. Умру – никто не заплачет. Исчезну – никто не заметит. Это я понимаю. Но, как это ни покажется странным, я не могу сказать, что живу на этом свете без удовольствия. Почему – не знаю, но это так. Может, конечно, я раздвоился на меня и себя , и жизнь моя, судя по вашим словам, – сплошной цирк, но наслаждаться этой жизнью мне пока не надоело. Конечно, многое здесь мне не нравится, и, похоже, кому-то сильно не нравлюсь я, но то, что я люблю – я люблю по-настоящему. Не важно, любят при этом меня или нет. Это моя жизнь, и я не хочу из нее никуда попадать, даже если я там не умру до скончанья веков. Пусть я состарюсь – но вместе со всеми вокруг. Пошли они к черту, ваши единороги и ваш забор!

– Не забор, – поправил Профессор. – Стена…

– Плевать! Забор, стена, что угодно – мне-то они на фига? Уж не обижайтесь, что я выхожу из себя. Я редко взрываюсь, но тут уж, сами понимаете…

– Да-да, конечно… – пробормотал Профессор, почесав за ухом. – Прекрасно тебя понимаю.

– А вы хоть понимаете, кто во всем виноват? Я-то чем это заслужил? Вы сами затеяли этот кавардак и затянули в него меня. Сунули мне в голову батарейку, состряпали фальшивую санкцию, заставили делать шаффлинг, поссорили с Системой, натравили кракеров, заманили в подземелье, а теперь еще и на тот свет хотите отправить? Да что вы себе позволяете, черт побери?! Немедленно верните все обратно!

– Хм-м!.. – только и протянул старик.

– И правда, дед! – вмешалась толстушка. – Ты вечно как увлечешься своими идеями, так не замечаешь, что люди вокруг страдают. Помнишь свои опыты с ластоногими?.. Ты должен ему как-то помочь.

– Но я думал, что делаю хорошее дело, – простонал старик. – Честное слово! Но так заморочился – все просто из рук повалилось! Теперь уже ни я, ни ты ничего не изменим. Машина крутится все быстрей, и ее уже не остановить.

– Черт бы вас побрал… – только и выдохнул я.

– Но ты еще сможешь вернуть себе то, что теряешь здесь.

– Теряю?

– Да-да, – кивнул профессор. – Уже потерял и еще потеряешь… Все это будет там .

Дочитав сегодняшние сны, я рассказываю ей об Электростанции, и она мрачнеет.

– Это в Лесу, – говорит она, высыпая красные угольки в ведро с песком.

– На краю Леса, – уточняю я. – Даже Страж говорит, что бояться нечего.

– Никто не знает, что думает Страж. Хоть и на краю – все равно в Лесу, а это опасно.

– И все-таки я пойду. Хочу найти Инструмент.

Высыпав все угольки, она открывает печную заслонку, выгребает белую золу и кивает.

– Тогда я с тобой.

– Зачем? Ты же не хочешь приближаться к Лесу. Да и я не желаю тебя в это втягивать.

– Ты не должен идти один. Ты просто еще не знаешь, как страшно бывает в Лесу.

Под пасмурным небом мы шагаем вдоль Реки на восток. Утро такое теплое, что невольно думаешь о весне. Ветра нет, и в журчанье воды больше не слышится ледяных ноток. Прошагав минут десять, я снимаю перчатки и разматываю шарф.

– Прямо весна! – улыбаюсь я.

– И не говори. Но это всего на денек. А дальше снова Зима…

Перейдя через мост, мы бредем по южному берегу мимо жилых домов. Вскоре дома кончаются, перед нами распахиваются поля, а дорога, вымощенная круглым булыжником, сменяется узкой тропинкой. На полях между грядок кое-где остались снежные шрамы. Ивы вдоль берега полощут ветви в воде. На эти тонкие ветки пытаются сесть мелкие пташки, но всякий раз, потеряв равновесие, перепархивают на другие деревья. Бледное солнце, проникая сквозь тучи, ласкает кожу. Я задираю голову и подставляю лицо его тусклым, нежным лучам. Одной рукой я держу саквояж, а другой, в кармане, – ее маленькую ладонь. В саквояже – наш завтрак и сувениры для Смотрителя.

Придет весна – и многое станет легче, думаю я, грея пальцы в ее руке. Моя тень права: нужно пережить эту зиму. Если я одолею ее в себе, и если выживет моя тень, я смогу вспомнить точнее, кто я на самом деле.

Глядя по сторонам, мы движемся вверх по течению, почти ни слова не говоря. Не потому, что не о чем. Просто в словах нет никакой нужды. Мы шагаем, разглядывая полные снега овражки, птиц с красными ягодами в клювах, зимние овощи на грядках, заводи вдоль Реки, заснеженные горные пики. От всего, что попадается на глаза, внутри растекаются волны тепла. Облака в небе – не такие суровые, как обычно: будто весь этот мир обнимает огромная мягкая рука. Лишь однажды нам встречаются звери. Ищут пропитание среди жухлой травы. Золото их шерсти совсем потускнело и подернулось белыми прожилками. Сама шерсть длиннее и гуще, чем осенью, но сразу видно, как они исхудали. Кости торчат, словно пружины старого дивана, кожа на горле болтается почти до самой земли. Некогда живые глаза потускнели, а суставы на ногах распухли, как мячики. Лишь одинокий рог у каждого по-прежнему гордо нацелен в небо. Собираясь по трое или четверо, звери скитаются по полям между грядок, от одного кустика к другому, но ни ягод, ни съедобных зеленых листьев уже почти не находят. На деревьях повыше еще остается немного ягод, но звери не могут до них дотянуться. Лишь тычутся в землю, надеясь подобрать хотя бы паданцы – да провожают глазами птиц, уносящих из-под носа последний корм.

– Почему звери не едят то, что растет на грядках? – спрашиваю я.

– Не знаю… Так положено, – отвечает она. – Звери никогда не едят то, чем питаются люди, лишь иногда берут хлеб с руки.

Несколько зверей пьют из заводи, подогнув передние ноги. Мы подходим к ним близко, но они продолжают пить, не поворачивая голов. Их рога отражаются в воде, а мне чудится, будто на дне Реки покоятся чьи-то белые кости.

Как и обещал Страж, минут через тридцать мы переходим Восточный Мост и сворачиваем вправо на тропинку. Совсем узкую и неприметную: не знай мы о ней – прошли бы мимо. Полей уже нет, вдоль дороги до самого Восточного Леса колышется высокая трава. Тропинка поднимается по Холму, и трава у обочин редеет. Дорога уходит в гору, а земля под ногами становится тверже. В мягком песчанике выдолблены удобные ступеньки, немного стертые ногами тех, кто ступал по ним раньше. Прошагав минут десять, мы взбираемся на холм высотой чуть меньше Западного.