Георгий Иванов - Кольцо Сатурна [Фантастика Серебряного века. Том XIII]

Спустя минуты две, она впала в тихий транс. Я с любопытством оглянулся к стене и понял, что самоусыпление было вызвано фиксированием взгляда на два ярко блестящих кровавых глаза какого-то зверского, дикого лица. Несомненно, что предо мною находилась не простая гадалка-профессионалистка, которых в Петербурге такая масса, а — ясновидящая с нежнейшей нервной организацией.

Я робко спросил:

— Вы слышите?

— Слышу, — сорвался с ее уст еле уловимый, но ясный ответ.

— Где моя жена?

— Я вижу ее… у высокого… красивого брюнета…

«О, неужели это Рывлин?» — мелькнула у меня мысль.

— Как она попала к нему?

И на лице прорицательницы ясно отразилась внутренняя работа духа; зашевелились нервные ноздри и, точно от уколов иголки, вздрагивал правый овал щеки.

— Я вижу тебя… ты едешь куда-то морем…

— На войну… — нетерпеливо подсказываю я, припомнив вдруг свою единственную в жизни поездку морем. Но она или не расслышала, или не поняла меня.

— …и живешь в чужой стране… Там кровь и ужас… Без тебя часто приходит к жене высокий, красивый брюнет… она беззащитная… осталась с молодой девушкой.

«Бедняжка Катя», — вспомнил я утопленницу, горничную жены.

— …девушка заболела… и умирает под именем твоей жены… а жена становится свободной девушкой… и после твоего возвращения из чужих краев… она уезжает с брюнетом… далеко-далеко… на север… где мало солнца, цветов… и голубого неба…

Боже праведный! Значит, это был наглый обман, преступление, и теперь нет никакой возможности восстановить истину.

— Где же находится моя жена в настоящий момент?

— Я вижу ее… на Вознесенском проспекте… в жилище брюнета…

— Любит ли он ее?

— Нет… но удерживает насильно…

— Когда же она возвратится ко мне обратно?

Прорицательница сразу не ответила и каждой черточкой своего вдохновенного лица обнаружила вдруг странное волнение. Секунды казались мне вечностью.

— После его… смерти… она будет…

Не окончив фразы, широко открыла свои громадные глаза. Задумчивые, глубокие, утомленные. Вздрагивая всем телом, медленно поднялась с кресла.

Через несколько мгновений комната приняла свой прежний колорит и странную печать таинственности. Я понял, что сеанс окончен.

Оставил на столике гонорар и с облегчением покинул прорицательницу.

Каким образом я очутился на Вознесенском проспекте, против того дома, где жил Рывлин, — осталось для меня загадкой. Я шел по улицам, точно в чаду, шел без цели, лишь бы идти, лишь бы двигаться. Куда? Не все ли равно. Но когда мой взгляд нечаянно остановился на знакомом номере дома, я, не раздумывая, точно автомат какой, поднялся и постучал к «нему».

Он был у себя в комнате один. Пил чай. Предложил и мне. Я согласился, но в тот момент я положительно не знал, что мне нужно сделать с этим, дребезжавшим на блюдечке, стаканом чая. И долго держал его в руках. Держал и смотрел на Рывлина, как он мажет маслом французскую булку; как разжевывает ее; как черпает серебряной ложечкой горячий чай и беспечно выливает его в раскрытый рот. Я смотрел и не понимал, и удивлялся: как он не обварит себе язык? Потом, совершенно неожиданно не только для него, но и для себя, спросил:

— А куда вышла Зоя?

Нож, с захваченной на кончике пластинкой масла, выскользнул из его руки и звякнул под столом, где-то близко, около моих ног. На его красивом лице отразился ужас…

Я видел однажды, как на Неве тонул человек, и у него был такой же дикий взор от сознания близкой смерти…

На столе около меня лежал второй нож. И оба мы на него смотрели, и оба чувствовали, что этот предмет таит в себе нечто страшное, роковое, неизбежное. И не двигались оба, как сомнамбулы, как зачарованные.

Роковое пришло. Властно вселилось в меня. Мгновенно зажало в руке нож. И… толкнуло с места…

Он уже весь обливался кровью, и, быть может, давно испустил дух, но я, в пароксизме безумия, продолжал свою ужасную работу до тех пор, пока совершенно не лишился сознания.

Дальше в моей памяти остается какой-то хаос вплоть до того момента, когда спустя целых полгода, я очутился в клинике на попечении известного в то время психиатра Роутенштейна. Его усилиями я избежал каторги и разыскал жену. Но было поздно. Зоя, или, как она значилась в больничной книге, Екатерина Харченко, находилась уже в последней стадии чахотки. Я скоро ее похоронил, — почти шепотом закончил повествование отставной врач и грустно закивал седой головой.

В нашем воображении вспыхивали еще яркие образы Зои, Рывлина и ясновидящей.

Казалось, что они тайно присутствуют здесь, видят глубокую печаль старика, слышат биение наших сердец и бесконечно-унылую песенку потухающего самовара.

Многим знакомо это странное явление, когда впервые увиденная местность кажется вдруг удивительно знакомой и родной. Рассудок вполне определенно говорит вам, что вы здесь никогда не были, но в то же время вы ясно сознаете, что вы помните эти самые пейзажи, что когда-то давно — неизвестно когда — вы хорошо знали их.

Спириты объясняют это явление воспоминанием из предыдущих воплощений души. Психологи говорят, что иллюзия воспоминания происходит просто от не вполне одновременного восприятия впечатления обоими полушариями мозга. Когда впечатление дошло до полного сознания, оно явилось уже не вполне новым; отсюда ощущение будто бы пережитого уже когда-то раньше.

Существует и третье объяснение, завоевавшее за последнее время много сторонников. Интересующее нас явление есть не что иное, как родовая память, воспоминание о переживаниях наших родителей и прародителей.

У низших животных мы называем это инстинктом. Утенок, впервые попавший в воду, чувствует себя в ней, как у себя дома, хотя никто не учил его плавать. Все кошки, охотясь за мышами, прибегают к одним и тем же приемам, хотя бы они никогда не видели, как это делали их отцы и матери. Не видели, но все же помнят, помнят не умом, но бессознательной наследственной памятью.

Хотя человек и не наследует в такой степени всех заученных поколениями жизненных приемов, но все же и у него часто проявляется родовая память. Как часто можно подметить у детей рано умерших родителей характерные привычки их отцов и матерей, с которыми они не были знакомы и не помнят даже их лиц.

Почему же не допустить, что могут переходить по наследству также и воспоминания высшего порядка? Многие рассказы людей, вполне достойных доверия, подтверждают эту гипотезу.