Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

– Катя! – позвала Юки.

– Да тихо ты! Перебудишь еще… этих.

– Тех, кто зовет?

– Ну.

– А ты их видел?

– Еще чего.

Точно невидимый ледяной палец снова тронул Юки за нос. Про тех, кто зовет с реки, никто из вьюрковцев особо не распространялся. Вроде здесь какие-то голоса слышали. И фигуры какие-то, тени чудились осмелившимся выйти на берег – «блазнились», как говорила Тамара Яковлевна. Голоса звали, окликали по имени. И вроде бы говорили о каких-то очень личных вещах, известных только тому, кого они окликали. Это если Юки все поняла правильно – о зовущих с реки почти ничего не рассказывали, не поминали чертей, по выражению той же Тамары Яковлевны.

А Катя сидела тут целыми днями. С удочками, спиннингом, расставляла по кустам донки-закидушки. Говорила, что либо плеер слушает, либо в берушах сидит. А потом раз обмолвилась в разговоре с Юки, что эти, которые теперь в Сушке живут, не такие уж и страшные. Обмолвилась и тут же сама себя перебила, сменила тему, на вопросы не отвечала. Она же взрослая, ей можно.

Катя, много лет жившая во Вьюрках неприметной отшельницей, наверняка знала всех по именам. И тайные вещи о каждом могла разведать, если бы захотела. На нее же никто не обращал внимания. И ходила она почти бесшумно, говорила – рыбацкая привычка, чтобы добычу не спугнуть.

Далась ей эта рыба, и мужики на Сушке столько не сидели, сколько она…

– Ка-атя!

Они почти дошли до забора, за которым начиналось поле с недостижимым ныне коттеджным поселком на горизонте. Уже видно было ворота – где-то здесь нашли пару недель назад сложенную аккуратной стопкой одежду бесследно исчезнувшего Валерыча. Тропка раздваивалась, и вторая ее половина уходила вниз, к темным сырым мосткам, с которых когда-то сигала в воду вьюрковская молодежь. Раньше здесь повсюду валялся мусор – бутылки, пакеты, пачки сигаретные – и стоял прогоревший мангал. Пашка вспомнил, как давным-давно, месяцев семь назад, они с приятелями жарили на этом мангале шашлыки. И запивали кисловатым пивом, и прыгали с мостков «бомбочкой» в теплую мутную воду.

Теперь ни мангала, ни мусора, ни других следов человечьего отдыха нигде не было, будто кто-то провел субботник. Чистенько, зелено, осока шуршит.

Юки рванулась вниз, но Пашка схватил ее за руку. И отсюда было видно, что на мостках пусто.

– Кать! Кать-ка!

И что-то шумно плеснулось в нескольких метрах от берега: выметнулись из зелено-коричневой глади не то щупальца, не то ветки – гибкие отростки, которые мелькнули на фоне солнечных бликов и тут же втянулись в воду. Пашка ухватил Юки покрепче, и они побежали обратно, стараясь держаться ближе к кустам и заборам.

– Ты видел?

– Щука бесится.

– Какая еще… – Юки даже притормозила от изумления. – Ты видел?!

– Я тебя сейчас тут оставлю, и хоть топись!

Юки знала, что не оставит, поэтому обернулась и в последний раз, отчаянно выкрикнула:

– Ка-а-а-тя!

Через несколько секунд Пашка уже втаскивал Юки на дорожную насыпь. Река тихонько плескалась внизу, пахло арбузом, зудели комары.

Катя ушла не на рыбалку.

Этой ночью Вьюрки не спали. В темноте мелькали фонарики, плясали отблески настоящего, живого огня, лаяли перевозбужденные и растерянные собаки – Найда и пара цепных дворняг. Дачники устроили охоту на зверя. Поселок по совету Петухова разделили на квадраты, и каждая группа обыскивала свою территорию.

Юки бегала по гудящим Вьюркам, стараясь держаться подальше от безлюдных закоулков, путалась у охотников под ногами, потом приносила новости: пенсионер Волопас предлагает отпугивать зверя ультразвуком, обещал сделать из подручных материалов специальное устройство, но только через пару дней. Тамара Яковлевна не пускает охотников на свой участок, говорит, вы мне кошек передавите, с собаками вашими, а кошки вопят и кидаются на людей – назревает скандал. Максим Усов бродит один, с обрезом – очень страшный, а главное, откуда у него обрез? Андрей из седьмой дачи, приятель Пашки и Никиты, идти с Юки отказался и велел передать, чтобы все они тоже выходили на охоту, потому что это сейчас нужно для общего выживания.

– Для выживания дачников как вида, – задумчиво сказал Пашка.

Они с Никитой с вечера сидели в даче и пили. Точнее, когда Пашка и Юки, возвращаясь с реки, заглянули к Никите – тот уже пил. Пашке ничего не оставалось, как присоединиться.

Никита, поставивший, очевидно, перед собой цель прикончить за ночь все оставшиеся бутылки, говорил и говорил. Сначала – что не может это быть Катя. Да, всякое уже тут случалось, и ни логики никакой, ни справедливости, но не могла Катя вот так озвереть в одночасье. Она же три дня назад, как раз накануне того, как эту Лиду сожрали, к нему заходила, и если бы в ней что-то изменилось, он бы заметил, точно заметил. Может, она и странноватая, может, и впрямь, как Пашка говорит, у нее не все дома, но…

– А я не говорил, я только говорил, что говорят… – запротестовал Пашка и умолк, запутавшись.

Вообще то, что Никита к Кате неровно дышит, было всем уже известно. Как в кино, думала Юки, робко, но горячо Никите сочувствуя: она полюбила его – он оказался вампиром. Он полюбил ее – она оказалась оборотнем-людоедом. Только совсем не романтично получается, и не красиво ни капельки.

А в пропитанной густым спиртным духом темноте у Никиты уже рождалась новая версия: может, Катя только держала этого зверя у себя, приютила, пожалела. Черт его знает, какой зверь на самом деле, вдруг он на вид милый и безобидный как котенок. А он свою благодетельницу и сожрал, вырвавшись на свободу.

– Может, она и ягоды для него собирала, – подал голос Пашка. – Пыталась… ну… вегетарианцем сделать.

– Какие ягоды? – не понял Никита.

Юки рассказала про открытую калитку и ведро со странной смесью черных ягод – съедобных и ядовитых.

– Зачем она вообще в лес ходила… – снова затосковал Никита.

– Знала что-то, – убежденно закивала Юки.

– Про что?

– Про все!

Только об одном Никита даже сейчас, даже в дружеской компании ни словом не обмолвился – что Катя пришла к нему три дня назад не просто так, а с какой-то ахинеей: я, мол, знаю, что происходит, мне нужен свидетель… И все эти три дня он высматривал ее из-за забора, прикидывал, как бы подойти ненавязчиво, извиниться, отшутиться. Но так и не подошел. И не потому, что считал это ниже своего достоинства или стеснялся – он боялся, что она действительно знает. Какой-то еле уловимой иномирной жутью повеяло на него тогда, когда она стояла на пороге с этими рыжими цветами мертвых в руках. А может, это был просто сырой от дождя сквозняк. Сквозняк и бесшумная зарница, пробежавшая по пасмурному небу и отразившаяся в ее глазах.

– Ведьма, – сказал вдруг Пашка. Юки даже вздрогнула – она как раз думала о том же самом.