Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

Катя уже медленно брела по садовой дорожке к калитке. И даже не обернулась, только еще ниже опустила голову.

Никита проснулся – точнее, неожиданно обнаружил себя, обрел заново, как после очень крепкого дневного сна или обморока, – на неразобранной постели. Одетым, с оглушительной головной болью и другой, горячей и ноющей – где-то в районе предплечья. Плотные шторы были задернуты, но света хватило, чтобы разглядеть на коже ожог странной формы – будто отпечаток человеческой ладони. И сразу вспомнилось: ворота, непостижимым образом вернувшаяся Наталья Аксенова, а после – одна только легкая пустота внутри, и бездумное счастье, слезливая эйфория, от мыслей о которой теперь становилось противно, будто в сопли вляпался.

Никита приподнял голову, зашевелился – и понял, что кто-то лежит на кровати рядом с ним. Он поспешно отодвинулся к стене и, чуть помедлив, опасливо потрогал постороннее тело. Тело было горячее и дышало.

– А мы тут останемся, – шепнула Катя и подкатилась к нему, ткнулась в бок выпирающей тазовой косточкой. – Павлов, я пришла дружбу портить…

– Они нас не тронут, они обещали. Если только не врут. Они всегда врут. Бабушка говорила – никогда не знаешь, с какой стороны подкрадутся… Ты только не выходи никуда. Давай тут пересидим. Все равно ничего не сделаешь, она их уведет, уведет, Павлов, как крыс… с дудочкой…

– Кто? Кого уведет?

– А мы тут останемся. Во Вьюрках. Навсегда. Все же хорошо будет? – Катя всхлипнула.

– Ну…

– Я ей нужна. Это меня она у бабушки тогда требовала. Долгом назначила. Помнишь, Гене эсэмэска пришла? Это они его звали, чтобы дверь починил, чтобы… чтобы он меня починил. Я – дверь. Из-за меня все…

– Да что ты опять несешь…

– Мы же неудачники, Павлов, мы на дачу прятаться ездим. Вот и спрячемся наконец ото всех.

– Угу.

– Ты совсем ничего не понимаешь, да?

– Совсем. Но я, в принципе, привык уже.

– Наталья… Полудница то есть… она людей отсюда уведет. Не понравились они ей. А мы останемся. С ними, с соседями новыми. Уговор такой.

И Никита, гладя Катю по вздрагивающей спине, вдруг подумал, что ведь не так уж это и плохо – спрятаться во Вьюрках от всего, что давило и понукало снаружи, остаться навсегда в обители вечного лета. С Катей. Если нельзя вытащить ее из клубящегося вокруг иномирья, то почему бы самому не прыгнуть туда, как в Сушку с мостков. Там, может, даже лучше, там жизнь из серого короткого промежутка между двумя вариантами небытия, в середине которого поджидает ясный ужас, превращается во что-то другое, странное, причудливое. Страшное, да, но – не настолько…

– Уговор так уговор, – кивнул Никита, прижав ее к себе покрепче. – Значит, останемся.

– Они нас не тронут. Ты только не выходи, ладно? Надо пересидеть. А потом ничего, мы… мы пообвыкнемся. Заживем.

Она уже не дрожала, кажется, успокоилась наконец. И Никита продолжил, не то шутя – а что еще делать, когда от привычного мира ни кусочка уже не осталось, – не то всерьез:

– Хозяйство заведем.

– Кикимору и шуликуна на цепи… И детей. Павлов, давай заведем детей?

– Вот вечно вы, бабы…

– Да всего парочку. Или одного даже. А если опять не получится, подменыша усыновим, ладно? Найдем посимпатичней. Или водяного нашего, Ромочку, он очень хороший…

– Ладно. Только кормить его ты будешь. И убирать.

– И убирать.

– И кости в подвал скидывать. Кого он, кстати, есть будет, если людей не останется? Снаружи придется заманивать?

– Павлов! – Катя толкнула его локтем, а потом мечтательно вздохнула. – Может, у нас тут жизнь наконец начнется.

– Может. На даче всегда лучше.

– Это смотря какие соседи…

– Ничего, с теми как-то уживались, и с этими поладим.

За окном послышался топот, треск веток, и кто-то взвизгнул:

– Мамочки!..

Катя отвернулась к стене, уткнулась в нее лбом:

– Юльку так жалко… Я плохая нечисть, Павлов. Мне всех жалко.

До сих пор Никита не был уверен, стоит ли ей признаваться, да и непросто было это выговорить, но уж очень ситуация располагала. И он все-таки сказал:

– А мне после Бероевой и того гаража никого из них не жалко.

– Значит, ты нечисть что надо.

– Стараюсь.

Они помолчали, прислушиваясь к возне снаружи. Еще один вскрик – и гравий заскрипел под дружными неторопливыми шагами. Заблудшую овечку вернули в коллектив.

– Куда она их уведет?

– В какое-нибудь тридесятое царство. Наверное. Есть же какое-то место, куда проклятые попадают, заложные покойники, те, вместо кого они подменышей присылают…

– А может, в нормальный мир?

– Может, – неуверенно ответила Катя.

– А ты туда хочешь? Только честно?

– Не знаю…

– Я – нет. Совсем не хочу.

Голова у Никиты болеть почти перестала, тело налилось блаженной слабостью, как после бани, и стоило прикрыть глаза, как все путалось, перемешивалось, важное затушевывалось, а какие-то мелкие, полуоформленные мысли вдруг начинали казаться необыкновенно значительными. Катя, устроившаяся на его плече, тоже задремывала, отвечала после долгой паузы и еле слышно. Сквозь сон Никита пытался представить себе, какой она будет – жизнь в опустевших, населенных только потусторонними «соседями» Вьюрках.

– А ведь у нас теперь будет целый поселок.

– Давай жить у председательши? Вон какую дачу отгрохала.

– У Бероевых вообще целый замок.

– С привидениями, – вздохнула Катя.

– Думаешь, там привидения?

– Если нет, то обязательно будут… Павлов, а если она врет, что нас не тронет, если это опять загадки ее? Она любит загадки загадывать, вот как бабушке про перст… Темнит она насчет долга, ой темнит.

– Насчет тебя?

– Они назначенное всегда забирают. Почему она сказала, что не за долгом пришла?

– А зачем ты ей, раз у нее теперь целые Вьюрки есть… – Перед глазами снова поплыли безлюдные улицы и молчаливые дачи. Никита почти уже чувствовал тот особый, отрешенный покой, которым наполняется освободившееся не для человека, а от человека жилье. И было в этих картинах что-то умиротворяюще-прекрасное, тихая радость раннего воскресного утра, когда вокруг ни души, и кажется, что людей вообще нет, и не было, и никогда больше не будет.

– Павлов… – ворочалась у него под боком нечисть по имени Катя, на которую из полутьмы наплывало другое: запах разнотравья, широкое поле, все в желтой дымке одуванчиков. – Где ж это видано, чтоб долг назначили, а потом не брали? Это же не по правилам…

Уходящие из Вьюрков дачники медленно брели по полю, оставляя зеленые следы на бледной от бисерных капель росы траве. Покачивалась впереди широкая спина председательши, справа Яков Семенович все одергивал рвущуюся вперед собаку, слева шли под ручку Витек и тетя Женя. И Андрей здесь был, и Зинаида Ивановна, ведьма травяная, и Наргиз с воспитанниками, и Валерыч, и старичок Волопас, и множество других дачных людей, которых видишь каждое лето, здороваешься с ними, но не помнишь имен, узнаешь кого по лысине, кого по улыбке, а кого и вовсе по любимому халату в подсолнухах, прирастающему, как видно, к телу до конца сезона.