Ксения Хан - Хозяин теней [litres]

Если бы Теодор мог прыгнуть в жерло вулкана в обмен на то, что ему сейчас нужно сделать, он бы раздумывал не дольше минуты. К сожалению, никто и никогда не тянет его за язык, заставляя ругать ни в чем неповинных девушек и срываться на них за свои обиды.

Поэтому Теодор очень аккуратно ставит поднос на столик перед Беном и Клеменс и, вздохнув, выпрямляется.

– Я прошу прощения за то, что сорвался на вас, миледи, – отчетливо, с расстановкой говорит он. Бен давится чаем, запах которого перебивает даже ароматный кофейный кокон вокруг Атласа.

От удивления Клеменс распахивает глаза. Кусает губу. Молчание между ними натягивается, как напряженная тетива лука, готового выпустить стрелу. Но невысказанный посыл достигает цели.

– Я сама виновата, не следовало мне… Простите, я не хотела бередить старые раны.

Теодор готов поклясться, что она хочет сказать еще что-то, но в итоге лишь стискивает в руках кожаную сумочку и поднимается с кресла. Ей под ноги падает скомканный лист бумаги. Теодор наклоняется за ним, и она, ойкнув, принимает бумажный шарик у него из рук.

– Я все-таки надеюсь, что вы составите мне компанию, – говорит Клеменс. – Оксфордшир. Фарингтонская коллекция. Я хотела взглянуть на серию Берн-Джонса, подумала, что вам это тоже будет интересно…

– Но мы уже говорили на эту тему, мисс, – хмурится Теодор. – Мне неинтересен «Шиповник», я видел эти картины и…

– И с радостью взглянешь еще раз, – встревает Бен, отодвигая поднос с посудой от края столика. Боится, что Атлас в очередном порыве раздражения опрокинет его на пол? – Ты все равно хотел ехать в музей Эшмола в понедельник. Уверен, вам по пути, не так ли ?

Теодор готов проломить Бену череп золотой статуэткой Ганеши, датируемой началом восемнадцатого века, которая очень кстати стоит напротив. Но он сегодня и без того неприлично много наговорил, чтобы извиняться за доставленные неудобства еще и перед приятелем.

– Я беру с собой Саймона, – бурчит Теодор.

– О, я уверен, что он просто счастлив от перспективы провести с тобой целый день! – фыркает Бен. – Клеменс, если вас не пугает компания этого угрюмого глупца, то он с радостью – верно, Теодор? – прокатится с вами.

– Нет, не верно, я…

– Вот и славно, – понижая голос, продолжает Паттерсон. И, не глядя уже на Атласа, кивает девушке. – Он будет рад, Клеменс, поверьте мне. Значит, в понедельник?

Ошарашенная напором Бена не меньше самого Теодора, Клеменс кивает и, слабо улыбнувшись, уходит из антикварной лавки.

Теодор вовсе не будет рад. Но его гложет чувство вины, такое непривычное и гадкое, что ему ничего не остается, кроме как обреченно вздохнуть и согласиться с Беном. Саймон же все равно не собирался с ним ехать.

Атласу не дает покоя мысль, что странная девушка Клеменс Карлайл всегда оказывается на шаг впереди него. И именно это вызывает интерес – такой сильный, что он готов признать: порой он терпит ее компанию и по собственной прихоти, а не по принуждению.

За день до разговора с Теодором.

Клеменс ждет Шона в самом ирландском пабе их самого крохотного города южной Англии. Если он опоздает, как и раньше, на час или два, ей придется уйти, так его и не дождавшись. Клеменс с подозрением косится на официанта – светловолосого долговязого парня с жилистыми руками, одетого в грязно-зеленую футболку. Он тоже наблюдает за ней вполглаза, пока протирает столики в другом конце зала. Приходится напоминать себе, что ей, черт возьми, не одиннадцать лет, чтобы пугаться каждого незнакомца.

К сожалению, неприятное чувство, будто за ней следят, не покидает ее ни на минуту. Возможно, она сама накручивает себя из страха, что в любой момент в паб может заявиться Теодор, заметить ее, пристроившуюся в самом неприметном углу, и… О том, как она будет выкручиваться, Клеменс старается не думать. Будет непросто.

Непросто? Будет сложнее, чем прыгнуть с парашютом, написать второй диплом, объездить полсвета в погоне за картинами, поговорить с матерью!..

Если Шон не появится в ближайшие пятнадцать минут, она сбежит из паба через черный ход.

Но он входит в заведение вместе с парой престарелых любителей пива. На нем вечно потертые джинсы, старая кожаная куртка и растянутая рубашка поверх футболки. Он оброс еще больше: серо-русые волосы спадают на лоб, закрывая даже глаза. Клеменс облегченно вздыхает, когда видит его, хотя сказать, что ее друг в порядке, не решается.

– Какого черта, Шон? – вместо приветствия бросает она. – Ты что, не в курсе, что это место вообще не создано для наших с тобой посиделок?

– У-у, притормози, мелкая, – тянет Шон фальшивым фальцетом. Он падает на деревянный стул напротив Клеменс, показывает бармену два растопыренных пальца и только потом переключается на подругу. – Чего такая нервная? Слезла с таблеток?

– Очень смешно, – фыркает Клеменс. – Ты опоздал. Назначил встречу в пабе. В пабе , Шон! Глупее было бы только транспарант повесить на грудь с заявлением: «Теодор Атлас, я слежу за тобой»!

– Что было бы чистейшей правдой! Да не кипятись ты. Не придет сегодня твой прекрасный принц.

Клеменс проглатывает заготовленную фразу. Подозрительно щурится.

– А вот рот лучше держать закрытым, – покосившись на нее, роняет Шон. И, едва получив увесистую кружку пива от молчаливого рыжебородого бармена, добавляет: – Ты всегда такая дерганая, или это на тебя Англия дурно влияет?

Клеменс предпочитает пропускать псевдоостроумные фразы своего давнего друга-по-интересам мимо ушей – без подобной выдержки их общение не продлилось бы дольше месяца – и усмехается, видя перед собой такую же пивную кружку.

– Я за рулем. Откуда ты знаешь, что он не придет?

– Большое упущение с твоей стороны, малышка Клеменс. Не знал, что ты такая ханжа.

– Шон.

– Да-да. – Он делает большой глоток и утирает пену с губ рукавом потертой черной куртки. – Твой мистер Атлас разбирается с документами, сам полчаса назад видел. Он и его приятель Бе-енджамин укатили в Лондон, похоже.

Клеменс сердито поджимает губы. Окидывает Шона строгим взором.

– Ты тоже за ним следишь, что ли?

Вместо ответа молодой человек красноречиво молчит и смотрит на Клеменс, как на глупышку. Она знает его уже десять лет, но всего третий раз видит вживую – и третий же раз мечтает раскрошить об его голову какую-нибудь старинную вазу. Шон сочетает поразительное равнодушие с фанатичной увлеченностью, и оба этих качества скручиваются в единый узел, когда речь заходит об интересах Клеменс.

Это странно. Это непонятно. Это выводит из себя хотя бы тем, что она понятия не имеет, станет ли сейчас Шон смеяться, выкинет ли очередной трюк и покинет ее в три секунды или же вытрясет из нее всю душу, внезапно пожелав узнать все-все-все, что сама она знает о Теодора Атласе.