Кира Брид-Райсли - Четвёртый шкаф [litres]

– Мой гнев не из-за нее, – сказала Элизабет, и ее разрисованное лицо изменилось; она стала похожа на раненое животное – уязвимое, но все же готовое к атаке.

– А из-за чего? – закричала Чарли.

– Мой гнев из-за другого отца.

Элизабет снова подошла к Чарли, схватила ее за шею. Она почувствовала боль и увидела белый свет, а потом все вдруг затихло.

Рука гладила ее волосы. Над пшеничным полем заходило солнце. Стайка птиц парила над головой, их крики эхом отдавались кругом. «Я так счастлив быть с тобой здесь», – сказал добрый голос. Она посмотрела наверх и поудобнее устроилась рядом.

– Нет, это мое воспоминание, – запротестовала Чарли.

– Нет, – вмешалась Элизабет. – Это не твое. Давай я покажу тебе, что на самом деле твое.

Началась агония, заполняя комнату звуками. Стены почернели, и струи воды потекли за занавесками. На полу, скорчившись, лежал человек, сильно сжимая что-то в руках. Когда он открыл рот, стены затряслись от горького стона.

– Кто это? – тревожно спросила Чарли. – Что он держит?

– Не узнаешь ее? – сказала Элизабет. – Это Элла. Это все, что осталось у твоего отца, когда тебя похитили.

– Что? Нет, это не Элла, – Чарли покачала головой.

– Он два месяца рыдал над дешевой куклой из магазина, – оскалилась Элизабет, будто не веря собственным словам. – Он лил на нее свои слезы, кровь и горе. Все это было очень нездоровым. Он начал относиться к ней так, словно у него все еще была дочь.

– Это мое воспоминание. Это я сидела с папой и смотрела, как заходит солнце. Мы ждали, когда появятся звезды. Это мое воспоминание, – зло сказала Чарли.

– Посмотри-ка еще раз, – велела Элизабет, снова вызывая образы в ее голове.

Рука гладила ее волосы. Над пшеничным полем заходило солнце. Стайка птиц парила над головой, и их крики эхом отдавались кругом. «Я так счастлив быть с тобой здесь», – сказал добрый голос. Он сильно прижал к себе куклу и улыбнулся, хотя по его щекам текли слезы.

– Конечно, этого ему не хватило, ведь ты должна была расти. И тогда он сделал других.

Ее руки свисали с верстака. Суставы были достаточно прочными, чтобы выдержать небольшой вес, а глаза вышли живее, чем при прошлых попытках. Он поставил ее, вытянул ей руки и осторожно поставил на них поднос, а на поднос – чашку. Он нахмурил брови от минутной неудовлетворенности, снова и снова поворачивая медную ручку. В конце концов комната задрожала и вспыхнула. На секунду все замерло, а потом маленькая девочка посмотрела на него и улыбнулась.

– Это МОЁ воспоминание! – закричала Чарли.

– Нет, это его воспоминание, – поправила Элизабет.

– Джен, я клянусь, это не просто аниматроник. Посмотри. Она ходит и говорит.

– Конечно, она ходит и говорит, Генри, – голос Джен звучал зло. – Она ходит, поскольку все, что ты мастеришь, может ходить и говорить. Все, что ты мастеришь, может говорить! Но эта кажется такой реальной, потому что ты губишь свой рассудок этими частотами и кодами, – Джен вскинула руки в воздух.

– Она помнит, Джен. Она помнит меня. Нашу семью.

– Нет, Генри. Это ты помнишь. Нашпигуй свою голову этими лучами, и, думаю, даже чайник будет рассказывать тебе о твоей потерянной семье.

– О моей потерянной семье.

Джен помолчала, глядя на него с сожалением.

– Можно жить и по-другому, но надо отпустить эту идею. Жена и сын еще могут стать частью твоей жизни, но надо отпустить.

– Она в этой кукле, – он жестом показал на Эллу, которая стояла по стойке смирно с чашкой на подносе.

В углу в деревянном кресле сидела небольшая тряпичная кукла. Голова откинулась на подлокотник, глаза были неподвижны.

– Он не сразу осознал, что это тряпичная кукла, маленькая мягкая кукла из магазина. Может, он не чувствовал твоего присутствия, когда ее не было рядом, я не знаю. Но со временем он стал помещать ее в свою Чарли. Всякий раз, как делал новую.

Чарли сидела, потеряв дар речи и вспоминая все моменты, проведенные с отцом. Теперь она подвергала сомнению каждый из них. Она сидела на полу его мастерской и строила башню из кусочков дерева, а он был занят работой. Он обернулся и улыбнулся, а она улыбнулась в ответ, чувствуя его любовь. Отец вернулся к работе, и корявое существо в дальнем темном углу дернулось. Чарли вздрогнула и рассыпала кубики на полу, но отец, кажется, не услышал. Она принялась восстанавливать башню, но существо притягивало взгляд: скрученный металлический скелет и горящие серебряные глаза. Оно опять дернулось, и ей захотелось спросить, но она не смогла заставить себя задать вопрос.

– Это больно? – прошептала Чарли.

Картина была настолько живой, что она почти чувствовала горячий металлический запах мастерской. Элизабет замерла, а потом иллюзия вмиг исчезла, и металлические пластины ее клоунского лица снова поднялись, обнажая завитки, провода и острые зубы. Чарли опять отступила назад, но Элизабет двинулась вместе с ней, сохраняя прежнюю дистанцию.

– Да, – прошептала она, и глаза сверкнули серебром. – Да, больно.

Пластины лица сложились на место, но глаза по-прежнему сияли. Чарли моргнула и отвернулась; свет ослепил ее, проколов крошечные дырки в поле ее зрения. Элизабет с горечью уставилась на нее.

– Значит, выходит, ты меня помнишь?

– Да, – Чарли потерла глаза, и зрение прояснилось. – В углу. Я не хотела смотреть. Я думала, это… Я думала, ты была… кем-то другим, – сказала она, и ее голос показался тонким и детским даже ей самой.

Элизабет засмеялась.

– Разве все эти вещи хоть немного похожи на меня? Я уникальна. Посмотри.

– Больно глазам, – тихо сказала Чарли, и Элизабет схватила ее за подбородок и притянула к себе.

Чарли отодвинулась, щурясь от яркого света, и Элизабет дала ей болезненную пощечину.

– Посмотри на меня.

Чарли судорожно вдохнула и послушалась. Лицо Элизабет снова выглядело как лицо Чарли, но из того места, где должны были быть глаза, лился серебряный свет. Чарли позволила свету заполнить все поле зрения и вытеснить остальное.

– Ты знаешь, почему мои глаза все время светятся? – тихо спросила Элизабет. – Знаешь, почему я дергалась и дрожала в темноте?

Чарли слегка покачала головой, и Элизабет отпустила ее подбородок.

– Потому что твой отец всегда оставлял меня включенной. Каждый момент каждого дня я все видела, оставаясь незавершенной. Я часами наблюдала, как он делал игрушки для маленькой Чарли – единорогов и зайчиков, которые ходили и говорили, а я висела в темноте и ждала. Брошенная.

Свет в глазах немного померк, и Чарли заморгала, стараясь не выдать облегчения.

– Да что я вообще об этом говорю. Тебя там даже не было, – Элизабет отвернулась, как будто с отвращением.