Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

А адепты Школ по приказу экзальт-магоса, Святейшей ведьмы Анасуримбор Сервы уже завели свою бормочущую песнь. Не успели ещё лучники вернуться под прикрытие огромных фаланг, как сотни чародейских Троек шагнули из их рядов прямо в пустое небо — величайшая концентрация колдовской мощи, которую когда-либо знал этот Мир. Тысяча адептов с лицами скрытыми низко надвинутыми капюшонами, дабы скрыть предательское сияние Напевов. Тысяча Воздушных Змеев, как их стали называть воины Ордалии — почти все до единого имеющие высокий ранг колдуны, которых Великие Школы Трёх Морей сумели наскрести в своих рядах.

Адептов Завета вёл Апперенс Саккарис, их красные, струящиеся волнами облачения казались монашескими из-за своей простоты и непритязательности; Темус Энхор возглавлял Имперский Сайк, чьи чёрные как смоль, отороченные золотым шитьём одеяния, залитые ярко-белым солнечным светом, отливали фиолетовыми отблесками; Обве Гёсвуран предводительствовал Школой Мисунай, одежды адептов которой были разнородными, не считая капюшонов, напоминающих клобуки амотийских пастухов — белые с небесно-голубыми полосками; истреблённые при Ирсулоре Вокалати были представлены ныне лишь горсткой адептов, представлявшей собою не более чем насмешку над прежними их лилово-белыми множествами; Багряных Шпилей, вёл Гирумму Тансири, их одежды переливались различными оттенками алого — подобно крови, стекающей по осенним листьям; и, разумеется, Лазоревки — свайяльское Сестринство — самые многочисленные и, безусловно, самые завораживающие из всех них, в своих мерцающих шафрановых облачениях. Их голоса добавляли в басовитый мужской хор нотки женской пронзительности.

Тысяча адептов — величайшая концентрация колдовской мощи, которую когда-либо знал этот Мир. Все как один, они развернули шёлковые волны своих одеяний, став подобием цветов, распускающихся навстречу сиянию солнца.

Люди внизу ликующе взревели.

Далёкие бастионы Высокой Суоль внезапно вспухли пузырями сверкающих взрывов.

Скюльвендские убийцы-лазутчики взирали на происходящее с вершин Окклюзии, задыхаясь ужаса и благоговейного трепета. Тройки выстроились в три линии перед фронтом каждой фаланги — опутанные клубком шевелящихся щупалец цветы, висящие в воздухе на высоте могучего дуба. Черепа чародеев и ведьм превратились в котлы, наполненные сияющим светом, когда они начали петь в унисон…

Имрима кукарил ай'ярарса…

Внезапное дуновение ветра швырнуло волосы им на лица, вытянуло вперёд шлейфы их одеяний. Хаос и ужас правили противоставшими им чёрными стенами и башнями.

Килатери пир мирим хир…

И все, как один, адепты, сделав краткую паузу, набрали в лёгкие воздуха, а затем резко выдохнули, словно дитя, пытающееся сдуть пух с пушистого одуванчика…

Могучий порыв ветра раскрошил твёрдую землю Угорриора и взметнул в воздух неимоверные массы песка и пыли, образовав огромную клубящуюся завесу, вскипая, распространяющуюся наружу и вверх. Мгновением спустя защитники Голготтерата уже не способны были видеть абсолютно ничего, кроме висящей прямо перед их глазами серой хмари. Даже фигуры товарищей казались им не более чем проступающими во мраке смутными силуэтами. Уршранки взвыли от разочарования и ужаса, ибо они отлично знали, что адепты лишь начали свою разрушительную песнь.

Ангел мерзости.

Оно не знает этого места. Звери, вереща и похрюкивая, разбегаются прочь перед его дымящимся натиском. Кахалиоль визжит от муки и ярости, топча их словно крыс своими покрытыми роговыми пластинами лапами, хлещет их плетью, рассекает их на куски, как горящие снопы пузырящейся мякоти, чья плоть подобна корчащейся в пламени бумаге.

Прекрати! — кричит оно.

Терзающая неумолимость, колющее упорство, кромсающая реальность и режущая, режущая, режущая, распиливающая, словно плотник отделяющий сустав от сустава, конечность от конечности — снова и снова и снова. Какая же мука этот Мир — какая же визжащая агония! Он пронзает его, колет всякую его частицу, всякую точку. Каждый кусочек дьявольской материи прикалывает его к этой чудовищной плотности — гремящей, вонзающейся…

Прекрати! — вопит Князь Падали пребывающему внутри Слепому Поработителю. — Прекрааааатииии!

После того, как ты завершишь всю работу.

Слепой червь! О как же я о тебе позабочусь! Как буду любить и ласкать тебя!

Боюсь, на меня предъявят права души ещё ужаснее .

Я разожгу печь в твоём сердце! Я буду отхлёбывать те…

Исполни свои обязательства!

Ангел мерзости.

Оно кричит, ибо Поработитель изрекает слово, и острые иглы этого Мира повинуются ему. Кахалиоль, великий и ужасающий Жнец Героев, Обольститель Воров вопит, изрыгая серу и плачет от ярости, расправляясь с мечущимися кучками бездушного мяса, обрушивая гибель на хнычущих животных, которые, вереща, разбегаются с его пути. Оно следует громадным коридором, алое сияние, рассеивающее дымящуюся тьму и несущее с собой испепеляющее разрушение. Плоть теперь бежит перед ним, что-то ноя и бормоча, будто она реальна. Иная плоть сменяет её — намного выше, больше размером и облаченная в лязгающее железо. Громко вопя, плоть бросается на Кахалиоля, тыкая в него копьями и молотя дубинами по его чешуйчатым конечностям, но и она поддаётся и падает — хрипло скулящая, вязкая, горящая и изломанная.

Оно продвигается вперёд, и камень крошится в пыль под его поступью.

Ангел мерзости.

Мясо лежит вокруг — растерзанное и дымящееся. Более ничто не противостоит ему, кроме одинокой фигуры в надвинутом на лицо капюшоне, стоящей посреди огромного зала…

Остерегайся его… — шепчет Слепой Поработитель.

Рёв заставляет дрожать гниющие камни.

Наконец-то… — изрыгает Кахалиоль ядовитый пар.

Душа.

Беспомощность приводит в ярость.

— Она твоя жена! — вскричала Эсменет.

Слова, подобранные, чтобы оцарапать его сердце.

Старый волшебник бросил на неё скептический взгляд. Невзирая на всё, что ему довелось пережить, невзирая на все тяготы и унижения долгого пути, сейчас это казались ему ничем в сравнении с последней, наполненной страданиями, ночью: утекающими, словно жидкая глина, стражами; попытками погрузиться в дремоту, лишь для того, чтобы быть тут же одёрнутым и растормошенным; беспомощно взирать на Мимару или, спотыкаясь, носиться туда-сюда, выполняя приказы Эсменет, иногда произнесённые нежным голосом, а иногда гневно пролаянные — принеси воду, вскипяти воду, выстирай тряпки, выжми тряпки, помоги обтереть её… Постоянно пребывать в состоянии тревоги, быть вечно смущённым, ощущать себя не в своей тарелке — человеком, вмешивающимся в чужие дела. Он всячески старался отводить в сторону взгляд, не имея к тому иных причин, кроме неоднозначной позы, в которой лежала девушка — словно бы и призванной облегчить роды и одновременно развратной. Позы, налитой и похотью и её вывернутой наизнанку противоположностью, напоённой чем-то чересчур откровенным и глубинным — не предназначенным для плоских мужских сердец, чем-то внушающим нежеланную мудрость, знание об изначальном, женском труде, стоящем у самых истоков жизни. О пребывающей за пределами мужского постижения мучнисто-бледной божественности — опухшей, кровоточащей и терзающейся муками.