Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

— Однако же, имеет место простой факт, — сказал невредимый дунианин, — именно мы тщательно изучили Ковчег.

— А ты нет, — закончил обожжённый.

Если среди представителей человеческого рода слова всегда считались чем-то вроде невесомого мусора — «скрученными одеяниями алчности», как называл их Мемгова — то здесь, среди дуниан, они обладали тяжестью и твёрдостью железных инструментов. Они представляли собой бастионы, воздвигающиеся за время, потребное для единственного вдоха, и сносимые до основания на вдохе следующем — причём так обстояли дела для обеих сторон !

В этом было нечто чудесное…и тревожное!

— Я признаю это, — сказал Анасуримбор — и без малейшего нежелания в голосе.

Невредимый дунианин поднял руку — жестом, который после предшествовавшей ему неподвижности поражал своей резкостью — и поманил кого-то из-за спины Аспект-Императора.

— Ауракс! — позвал он. — Подойди-ка!

Маловеби предположил, что Аспект-Император, не двигаясь с места, полуобернулся — дабы не столкнуться с какой-нибудь неожиданностью. Поле зрения колдуна Мбимаю дёрнулось, а затем сместилось, ибо его голова перекатилась так, что теперь висела перпендикулярно бедру Анасуримбора, и посему, когда тот вновь повернулся к Изувеченным, Маловеби обнаружил, что смотрит на золотой плавник, торчащий из чёрного пола — и видит собственный лик, проступающий среди отливающих золотом отражений.

— Инхорои пережили свои истоки, — сказал одноглазый монах.

Это был он… он сам, взирающий из какого-то кожаного мешка, подвешенного на поясе Анасуримбора Келлхуса за чёрные волосы …

Будь он проклят! Будь проклят Ликаро! Пусть всех его жён настигнет проказа!

— Если мы воздвигли стены, чтобы защитится от нашего прошлого, — сказал дунианин, голова которого была опутана проволокой, — инхорои сочли их неуместными.

Взгляд на то, чем он стал, заставил мага Извази ощутить головокружение и удушье — ощущение тянущей пустоты в том месте, где должны были быть его внутренности. Будь он проклят! Будь проклято его коварство! Оторвав взгляд от декапитанта, Маловеби воззрился на чёрный с золотом мир, отражающийся всё в том же золоте — блеск самой алчности, будто бы помноженной на что-то приторно-мерзкое. Аспект-Император стоял уверенно и прямо, львиная грива его волос казалась из-за несовершенства металла размытой, чёрная рукоять Эншойи наискось выступала над его левым плечом, а складки безупречно-белых облачений играли и переливались всеми оттенками жёлтого. Изувеченные один за другим стояли в глубине зала позади Анасуримбора, и каждый следующий из них казался словно бы меньше предыдущего.

— Скажи ему, Ауракс.

Инхорой, отражение которого застыло в какой-то ямочке на металле, казался одновременно и жалким и нелепым — его туловище изогнулось, точно травинка, а когти казались дорожками расплавленного воска.

— Гдееее? — проскрежетало оно с негодующим поскуливанием. — Где мой брааат?

Оплывшее видение сделало шаг, и безумное искажение превратилось в уже похожий на себя лик Ауракса.

— Я швырнул его в чрево Орды, — сказал Анасуримбор.

Вещь резко развернулась к обожжённой фигуре.

— Тыыыыы! — завизжало оно. — Ты мне поклялся!

Но вызов в позе и голосе инхороя сменился похныкивающей услужливостью, ещё до того, как дунианин повернулся, чтобы взглянуть на него. Оно отползло обратно в ямочку, его отражение разветвилось и одновременно скрутилось в клубок, превратив образ инхороя в нечто ракообразное.

Танцующие-в-Мыслях образовали новый Консульт!

Да такой, перед которым инхорой пресмыкается в ужасе…

— То, что ты видишь, — невнятно пробормотал дунианин с оголёнными зубами, — продукт Текне. Сама конструкция его плоти несёт на себе отпечаток вмешательства интеллекта.

— Они были кастой воинов, — продолжал обожжённый, — созданной так, чтобы испытывать непреодолимую тягу к совершению всех разновидностей греха и, в конце концов, обременить свои души таким проклятием, чтобы малейший проблеск Обратного Огня был способен возродить их рвение и пыл.

Что толку осыпать Ликаро проклятиями?

— Так значит они и сами — нечто вроде шранков? — спросил Анасуримбор.

Но что ему ещё делать?

— Их плоть, — ответил заключённый в проволочную клетку дунианин, — несла и клеймо их миссии.

Лучше ненавидеть, чем отчаиваться.

— В них была заложена нерушимая убеждённость, — добавил его одноглазый собрат, — Извращённая Вера, предполагавшая преумножение собственного проклятия как стрекала, побуждающего их к обретению спасения.

Отражение Аспект-Императора, даже превосходя своими размерами образы Искалеченных, было при этом наименее отчётливым. Казалось, будто его окружают и сжимают капельки смолы, как-то оказавшиеся внутри наплыва инхоройского золота.

— А каким образом, — спросил Анасуримбор, — их древние прародители снискали своё собственное проклятие?

— Отцы инхороев? — переспросил тот, что с оголёнными зубами. — Уверен, ты уже знаешь ответ…

— Боюсь, что нет.

— Чересчур приблизившись к Абсолюту, — ответил обожжённый.

К Абсолюту?

— Ясно, — молвило золотое отражение Аспект-Императора.

Серва бросилась бежать по неровному, ухабистому своду гати, чувствуя, как её сожжённая кожа трескается, превращаясь в острова и целые архипелаги, и хотя она способна была счесть каждый пузырящийся атолл, это не тяготило её, ибо она мчалась как ветер — летела слишком быстро, чтобы ярмо плотской боли способно было сдавить её. Её муки волочились следом за нею, побуждая Серву всё больше ускоряться, устремляясь в разворачивающуюся впереди паутину ощущений и чувств. Она видела, как мириады теней сжимаются, вставая перед нею густыми, трепещущими зарослями…лишь для того, чтобы впитаться прямо в неё — в стройную девушку, сливающуюся с темнотой. Она видела, как растерзанный зев Оскала разверзся и поглотил её — искрошённый чёрный камень, выступающий или свисающий с парящей золотой оболочки. Она вдохнула вонь столь отвратную, что та заставила её кашлянуть — раз, а затем другой.

Она оказалась внутри Ковчега.

Колеблясь от замешательства, она помедлила. Отсюда Серва едва слышала вопли Орды.

Неужели ей удалось проскользнуть незамеченной?

Чудовищная крокодилья морда ухмыльнулась в сиянии собственной огненной отрыжки…

Она воздела руки, припав на одно колено.

Пламя вспыхнуло, поджигая слюну, словно нефть или горючий фосфор…и соскользнуло с её истерзанной кожи, как вода с промасленной ткани, обдав её жаром детских воспоминаний и ужасом древних времён. Она отпрыгнула назад и вправо, сделав кувырок, позволивший ей проскочить над огненным выдохом, и в этот самый миг впитала в себя каждую освещённую поверхность, выстраивая схему своего движения, ибо она ощущала девяносто девять хор, парящих где-то в пространствах вокруг неё, и знала, что протянутые в их сторону нити ведут к нечеловеческим лучникам. К тому моменту, когда точки небытия рванулись в полёт, она уже вновь мчалась, пробегая по полу, покрытому треснувшими и измельчёнными костями…