Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

Погасить взор, значит удушить надежду, ибо всякая стезя — дар зрения. И посему тут и там — на куртинах могучих стен и прямо в проломах начали одна за другой появляться ведьмы Сваяли — Лазоревки, облачённые в развевающиеся одеяния и извергающие и своих уст сверкающие смыслы. Но вместо того, чтобы бросаться в эту свирепую и напоённую безумием битву, они парили позади щетинящихся сталью боевых порядков, а меж их распростёртых ладоней начали один за другим появляться ослепительно-белые колонны, пронзающие удушающий плен Пелены и возносящиеся ввысь…

Стержни Небес воздвиглись по всему периметру внешних укреплений Голготтерата, одновременно и пробивая Пелену и разгоняя своим сиянием сгустившийся мрак — отбрасывая на колышущиеся завесы их собственные тени, прорезая в поглотившей, казалось, весь Мир тьме клинья, наполненные яростным светом и ясностью, разоблачающей все кишащие и вздымающиеся множества, являющей взору всё бескрайнее бурление Орды. Слепяще-яркие силуэты адепток бросались в глаза, притупляя разлагающее воздействие чудовищного зрелища — бесконечно накатывающихся на строй людей волн нечеловеческих тварей.

И люди, узревшие чудо, сжимали друг другу плечи.

Осмеливаясь вновь обрести веру.

— И давно ты знаешь? — поинтересовалась ближайшая и, вероятно, наиболее отвратительная фигура.

Это были люди, понял Маловеби. Изувеченные люди.

Они стояли каждый на своей лестнице в трёх ступенях от пола, облачённые в стёганые робы из серого шёлка. Все они недавно брили головы и все имели бледную из-за нехватки солнца кожу, однако на этом их сходство заканчивалось — и весьма катастрофически.

Говоривший выглядел так, словно кто-то во время путешествия по бурному морю ободрал с него кожу — настолько сморщенной и волокнистой она стала вследствие почти смертельных ожогов. Его глаза взирали из глазниц, лишившихся век в результате какого-то огненного шторма. Будучи неспособным моргнуть, он каждые несколько сердцебиений в судорожно сощуривался — движением настолько быстрым, что оно казалось пугающим.

— С Даглиаш, — сказал Анасуримбор. — Но я всегда догадывался о такой возможности. С тех самых пор, как о моём существовании стало известно миру, я предполагал, что Ишуаль будет обнаружена. Я знал, что Консульт непременно обрушится на неё со всей причитающейся яростью и не сомневался в том, что наш Сад в конце концов не устоит…

Один вопрос за другим безудержно рвались из окружавшего Маловеби тумана неразумения. Кто эти люди? Как они сумели добиться того, что ныне правят — правят! — самим Ковчегом?

И, вопрос ещё кошмарнее — откуда Анасуримбор их знает ?

Сколько времени потребовалось Консульту на то, чтобы зачистить Тысячу Тысяч Залов? — спросил Аспект-Император.

— Одна тысяча шестьсот одиннадцать дней, — ответила вторая фигура. Этот человек — единственный из всех — не имел видимых повреждений или шрамов, однако, его манера держаться и говорить была столь неестественно-отрешённой, что представлялась подлинной жестокостью.

— Мы не смогли совладать с эрратиками, — добавил третий, на голове у которого имелось два шрама: первый — вагинообразная щель, зияющая на месте правого глаза, а второй — более тонкий и кривой, напоминающий след от лезвия косы, обрамляющий лицо от макушки до глотки, словно кто-то пытался срезать это самое лицо с его головы.

— То есть, — сказал Аспект-Император, — до тех пор, пока они не захватили вас в плен.

Эти слова поразили Маловеби ударом ошеломляющего ужаса: дуниане .

Эти люди — дуниане.

Танцующие-в-мыслях, описанные Друзом Ахкеймионом в его еретическом трактате.

— Я всегда догадывался, что некоторые из вас окажутся в плену, — пояснил Анасуримбор, — и начнут также, как начинал некогда я — потворствуя чванству своих дряхлых господ…

Означало ли это, что перед ними сейчас стоят пять сил, равновеликих Анасуримбору Келлхусу?

— И я всегда знал, что вы совладаете со своим пленом тем же путём, каким дуниане овладевают любыми обстоятельствами…

Будь проклят Ликаро! Будь проклят он сам и его лживое коварство!

— И очень скоро покорите Нечестивый Консульт изнутри.

— Что ты приняла? — спросил Кайютас. — Какое-то лекарство?

— Нильгиккаса, — не глядя на него ответила Серва. Порошок на её языке на вкус казался чем-то вроде мела, угля или пепла — не более того. И всё-таки он почти немедленно наполнил её каким-то звенящим трепетом…

Серве пришло в голову, что это нечто вроде её личной аудиенции у легендарного нелюдского короля.

— Что ты собираешься делать? — настаивал её брат.

Она бросила мешочек настороженно взиравшему на неё экзальт-генералу.

— Спасти нашего Отца, — сказала она, наконец встречаясь с ним взглядом. — И наш Мир, Поди.

Серва во многих отношениях походила на свою сестру Телиопу, отличаясь от неё пропорционально, нежели качественно. Хотя её интеллект никогда не пылал столь же ярко, как у Телли, но и чувства её до конца не угасли. Она всегда оставалась скорее маминой дочерью. Если Телиопа была способна осознавать тонкости человеческих взаимоотношений лишь как некую абстракцию, Серва в полной мере ощущала нутряное напряжение, свойственное чувствам подобным опасению и сожалению…

Любви и долгу.

— Нет, сестрёнка. Я запрещаю тебе.

Как и Кайютас.

Они всегда относились друг к другу как близнецы, несмотря на значительную разницу в возрасте. Каждый из них всегда знал, что другой обретается в тех же самых болезненно-тусклых сумерках…в месте, где такие вещи как забота или сострадание почти что могут иметь значение и смысл.

— А кто ты такой, чтобы оценивать пределы моей власти? — спросила она.

Его взгляд метнулся к её пузырящейся влажными язвами коже — ко всем стенаниям и мукам её наготы.

— Серва…

— Я знаю способ не замечать плотских страданий.

Кайютас…Кайю. Он выглядел во всём подобным Отцу, и всё же был чем-то, невообразимо меньшим. Сё было проклятием каждого Анасуримбора — вечно жить в чьей-то тени.

— И всё равно — я запрещаю.

Она одарила его печальной улыбкой.

— Тебе, само собой, лучше знать.

Саккарис разразился ругательствами, понося тех, кто уставился на экзальт-магоса, вместо того, чтобы неотрывно наблюдать за Оскалом.

— Да любому дураку ясно, что ты умираешь, сестра.

— Тогда какое это имеет значение?

Сейчас она чувствовала его в себе — Нильгиккаса. Ощущала то, как его древняя жизненная сила закипает в самих её костях, возжигает её плоть.

— Саккарис, — обратился Кайютас к обожжённому великому магистру. — Если экзальт-магос попытается войти во Внутренние Врата, ты её останови…

— Что ты делаешь? — вскричала она. — Зачем, как тебе кажется, они укрыли враку, столь могучего, как Скутула именно здесь?