Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

Когда же всё кончилось? Когда минули бедствия?

У Друза Ахкеймиона сын.

Солнечный свет касался их, будто руки целителя. Его лучезарные пальцы пробивали лохмотья Пелены, озаряя участки развалин своим ласковым благословением. Осенённые этим прикосновением люди удивлённо озирались, лица их чернели пятнами сажи и засохшей крови. Они видели свет, столь же невероятный, как и исходящий от Рога, но при этом чистый и словно бы призрачный. Свет, пронизывающий рассеивающиеся шлейфы дыма и пыли — оранжевые, чёрные и серовато-коричневые громады, сминающиеся о купол неба. Свет, воссиявший прямо сквозь весь этот гнилостный чад.

Защитники западных бастионов — измученные нансурские колумнарии, эумарнанские гранды и прочие — наблюдали за тем, как шранки откатываются прочь от твердыни своих создателей, устремляясь, подобно рыбьим косякам, за отступающим мраком Пелены.

— Так бежали Бездушные, — восторженно возгласил генерал Инрилил аб Синганджехои, — от гнева Обладающих Душами!

Более миллиона трупов покрывали Пепелище — и почти все были шранчьими. Они грудами лежали на склонах и огромными перепутанными мотками громоздились у подножья златозубых стен. В десятках мест тела пылали, как лагерные костры, испуская чадящие дымы, покачивающиеся на ветру будто колышущиеся в воде чёрные волосы. Голготтерат воздвигался из этого хаоса, словно горелый струп, окружающий своими растрескавшимися язвами громаду Высокого Рога, который вновь, ослепительно сияя, воспарил в невозможно прозрачные небеса. Склонённый Рог, расколотый на исполинские сегменты, лежал поперёк Шигогли чередою полыхающих под касаниями солнца руин.

Разбросанные отрядами и группами по всему этому развороченному амфитеатру, мужи Ордалии хрипели и рыдали от облегчения и ликования, ибо они обрели спасение. Тут и там на разрушенных стенах и бастионах гремели импровизированные проповеди. Радостные крики поднимались в одной части крепости, чтобы тут же быть подхваченными в других — ликование охватило все оказавшиеся в Голготтерате многоязычные племена.

А затем наиболее остроглазые узрели Его и воинственная радость превратилась в бурю, гремящую экстатическим преклонением.

Святой Аспект-Император ступил на площадку Бдения — платформу, расположенную высоко на восточном фасе уцелевшего Рога. Люди, как изувеченные, так и здоровые, тысячами воззрились на Него и каждый, не отрывая взгляда от Его сияющего образа, кричал и вопил, добавляя свой голос к всеобщему торжествующему рёву. И Он, укрытый тенью Рога, стоял там, глядя на них сверху вниз, словно человек, взошедший на горную вершину, и они зрели свет Его счастья.

Экстаз сменился подлинным сумасшествием, скорее даже каким-то бесноватым безумием.

Страстные излияния чувств наполняли криками воздух. Гремящий рёв тысяч, резонируя, отражался эхом от парящих изгибов инхоройского золота. Эти вопли несколько поутихли, когда Святой Аспект-Император сошёл с площадки Бдения, шагнув в пустоту…лишь для того, чтобы усилиться вдвое, когда Он, вместо того, чтобы рухнуть, начал плавно спускаться к земле, словно пух одуванчика, парящий в застывшем от безветрия воздухе.

Резкий и звонкий зов боевой трубы разнёсся у основания Рога. Воинственный призыв ко Храму. В наставшем поражённом безмолвии одинокий конрийский рыцарь, каким-то чудом оказавшийся на одном из северных бастионов, затянул знаменитый Гимн Воинов:

Возможно, в голосе его был какой-то особый трепет, или же в самом Гимне присутствовали некие проникновенные интонации, передающие саму суть радости и тоски…

Ибо песня эта возжигала души одну за другой, с неестественной лёгкостью распространяясь по разгромленным пределам Голготтерата, вливая в себя всё новые хриплые голоса и превращая тысячи мутных капель в единый, прозрачный как слеза, водоём. Они были людьми, узревшими и постигшими Божью волю. Они были и теперь навсегда останутся мужами Ордалии. Они изведали тяготы пути, понесли тяжелейшие утраты, и песня эта была о таких, как они…

Так пели Новые инрити пока Наисвятейший Аспект-Император Трёх Морей, паря, опускался с высот Воздетого Рога, ибо вознося эту песнь, они отказывались от собственных границ, словно бы прекращая быть и потому переставая быть одинокими. Они пели для своего Пророка, будучи ныне неразделимыми и неотличимыми.

В отсутствии границ заключена сумма божественной благодати. Целые поля раскрытых ладоней поднимались к глазам, ибо они стремились получше различить Его отдалённую фигуру. И последнюю строфу они в той же мере прорыдали, в какой и проревели, ибо она подводила черту под суммой всех утрат, что им пришлось понести…

Сколько же раз им доводилось петь эту песню? Сколько унылых, безотрадных страж им довелось провести, напевая бесчисленные строфы Гимна Воинов, но всякий раз возвращаясь к этой — к словам, передающим всю тяжесть их трудов, всю сущность их опыта, сведённую к единственному преисполненному мрачной мощи четверостишью. Сколько же раз они сквозь колышущуюся поросль трав, щурясь, вглядывались в горизонт, размышляя об этом вот самом миге ?

И ныне они стояли здесь, воздев к небесам руки…

Свидетельствуя своё спасение.

Спасение …такое особенное слово.

Одно из тех, что превращают мужей во младенцев.

Для некоторых происходящее попросту оказалось за пределами того, что они были способны вынести — столько страданий и размышлений сошлись в острие этого мига. Они шатались и даже лишались чувств.

Но прочие обнаружили, что их пыл разгорелся ещё сильнее. «Наше спасение!» — начали кричать они своему пророку нестройным ревущим хором, несколько мгновений спустя слившимся в громоподобное единство.

— Наше спасение!

— Наше спасение!

Люди заполнили террасы Забытья, кожу их покрывала почерневшая кровь. Люди собирались на верхушке Струпа, толпились на каждом участке внешней стены, позволявшем им узреть их Спасителя. Около шестидесяти тысяч голосов звучали в унисон, поглощая хрупкое эхо, превращая скандируемые слова в нечто разящее — бьющее и пинающее само небо.

— Наше спасение!

— Наше спасение!

Наисвятейший Аспект-Император опускался к земле как пылинка, витающая в недвижном воздухе, мерцая или переливаясь каким-то потусторонним светом.