Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

— Они пребывают, словно мрачные тени на пути изливающегося света…

Средь ропота толп вновь набирал силу тонкий визг. Многие из замеченных в неудержимых проявлениях чувств начали оглядываться по сторонам, то ли сбитые с толку, то ли изыскивающие пути к бегству.

— Они развращены…поражены скверной…

Но некоторые из плакальщиков даже приветствовали своё уничижение, улыбаясь сквозь вопли и слёзы, призывая осуждение и смерть обрушиться на них.

— Взять их!

Человеческие массы, которым мгновением ранее настолько не доставало подробностей и различий, что они казались совершенно однородными, тут же расцвели тысячами больших и малых цветков, ибо мириады конечностей со всех сторон устремились к рыдающим людям.

— Поднимите их так, чтобы я мог их видеть !

Цветы, состоящие из овеществлённого насилия, выгнулись, а затем словно бы выросли, раскрываясь назад и наружу, явив испытующему взору небес множество фигур, часть из которых яростно сопротивлялись хватке держащих их рук, часть извивалась, а некоторые просто лежали безвольно и покорно…

— Отворите их глотки!

И цветы сжались, пытаясь отстраниться от тянущихся к ним со всех сторон тысяч бледных конечностей…

— Испейте ! Испейте их беззаконие! Омойте сердце своё жаром их проклятия!

Люди бросались вперёд, сжимая в руках сделанные из Священных Писаний чаши, а затем удалялись, горбясь над своею алой добычей, и, оказавшись в стороне, запрокидывали головы…

— И готовьтесь! Отриньте всё, что делает вас слабыми и бессильными.

И он вдруг вспыхнул, испустив блистающий луч, начинающийся у самого Обвинителя и упирающийся прямо в порочное золото Нечестивого Ковчега.

— Ибо ваша единственная надежда на искупление находится позади вас! Святая Миссия, доверенная вам Богом Богов! И вы! Должны! Пойти! На всё! На любую боль! Любую ярость! Даже будучи искалеченными, вы должны ползти, разя вражий пах или бедро! Даже ослепнув, должны наощупь втыкать клинок в визжащую черноту, а умирая плевать во врагов, извергая проклятия!

Тела плакальщиков лежали повсюду словно тряпки, словно ужасающие обломки кораблекрушения, в беспорядке разбросанные разыгравшейся бурей.

— Сражаясь, вы прошли через весь Мир! Свидетельствовали такое, чего никто не видел веками!

Цветы исчезли подобно тому, как истаивают песочные замки под натиском волн.

— И ныне стоите на самом пороге Искупления! И вечной Славы!

Растянувшееся на мили Воинство Воинств заколыхалось и взбурлило, ибо мужи Ордалии, наконец, отвернулись прочь от мешанины скал и уступов Окклюзии — прочь от жестокого правосудия своего Святого Аспект-Императора.

— Голготтерат!

И прочь от себя.

— Голготтерат!

К цели.

— Все отцы секут своих сыновей! — возгласил Святой Аспект-Император, голос его, казалось, скрёб и царапал небесный свод.

— Все отцы секут своих сыновей!

Ранняя осень, 20 год Новой Империи (4132 Год Бивня), Голготтерат.

Дни бестелесного ужаса. Дни ярости и стенаний. Дни безголосых визгов и стонов. Дни зубовного скрежета… в отсутствии зубов.

Дни…движения по течению или по ветру — так, как движется дым, уносимый сквозь темноту дуновением ночи.

Ужасающий Анасуримбор Келлхус спрятал душу Маловеби в свой кошелёк и ему ничего не оставалось, кроме как наблюдать за калейдоскопом мелькающих образов. Пересечение пустошей. Сломленная императрица, чей взгляд то и дело замирал, цепляясь за очертания предметов. Её сын, всякий раз тайком пробирающийся поближе к краю лагеря. А теперь — суматоха и ярость, последовавшие за возвращением к Ордалии… Всё, что можно было заметить, болтаясь у бедра Аспект-Императора.

Танцующего в мыслях…

Колдун Мбимаю едва был способен смотреть на всё это, ибо, хоть он и был ныне бестелесным, тем не менее все его страсти, в буйстве которых поэты так часто склонны винить плоть, никуда не делись, пылая также свирепо, как и всегда. Насколько он помнил. Ужас, ярость, сожаление бичевали и изводили Маловеби до такой степени, что, казалось, глаза его готовы выскочить из орбит. Ликаро, где бы он сейчас не холуйствовал, от сыплющихся на него проклятий должен был попросту превратиться в золу!

Подобно всем несчастным, выжившим после какой-либо катастрофы, Маловеби исчислил всё, что у него осталось и ещё могло хоть как-то послужить ему. Он был способен чувствовать. Мог видеть. Мог думать и размышлять. И помнил всё случившееся с ним до…до…

И по-прежнему мог слать проклятья Ликаро.

Он всё ещё обладал своими качествами — он оставался Маловеби, хотя и был лишен всех физических возможностей, будучи заперт в одном из декапитантов, привязанных к поясу Аспект-Императора — или же он просто с самого начала лишь убеждал себя в этом. Чем чаще он пытался восстановить в памяти события, в результате которых оказался заключенным в свою чудовищную тюрьму, тем отчётливее осознавал, что обмена, как такового, не было . Он ясно помнил как Аспект-Император прикреплял одного из декапитантов к истекающему кровью обрубку его шеи, и осознавал, что если бы тот заточил его душу во втором из своих демонов, то тогда Маловеби в одиночестве болтался бы на келлхусовом бедре , находясь внутри этой штуки , а не был бы принуждён постоянно любоваться её чёртовыми гримасами.

Это означало, что Анасуримбор похитил не столько его душу, сколько его голову.

Больший ужас заключался в том, что это в конечном итоге предвещало. Если сейчас демон распоряжался его телом, то возвращение этого тела Маловеби всё же оставалось возможным…ибо хоть он и был похищен, но ведь не уничтожен! И он всё ещё мог строить планы спасения — не имело значения насколько жалкие, у него по-прежнему могла быть какая-то цель. Но тот факт, что его собственная голова болтается у бедра Анасуримбора, давал понимание, что в этом случае о ней можно говорить, скорее, не как о тюрьме, а как о трофее — взыскующей душе, умалившейся до иссушенного взора.

И что же ему теперь делать? Он не был способен задать себе этот вопрос, не разразившись тирадами, полными бесплотной ярости, проклиная Фанайяла за его безумное тщеславие, Меппу за его ересь, а Ликаро за само его сердцебиение, за его преступную способность дышать.