Стивен Кинг - Тьма, – и больше ничего

Разумеется, я просматривал газеты. И писал тем, кто встречал моего сына и его беременную подружку на их коротком и гибельном пути из Небраски в Неваду. В большинстве своем эти люди мне отвечали, с готовностью сообщая разные мелочи. Такой подход к расследованию логичен, и, несомненно, вы сочтете его правильным. Но письма эти я написал гораздо позднее, после того, как покинул ферму, и ответы лишь подтвердили то, что я уже знал.

Уже? – переспросите вы, и на это я отвечу просто: «Да. Уже. И знал не после того, как все произошло, а до того, во всяком случае, часть. Последнюю часть».

Как? Ответ прост. Мне рассказала моя мертвая жена.

Вы, разумеется, не верите. Я понимаю. Любой здравомыслящий человек не поверит. В моих силах только одно – рассказать об этом в моем признании, это мои последние слова, и все, что я тут пишу, – правда, от первого до последнего слова.

Я проснулся у печи следующим вечером (или еще через сутки; после того как поднялась температура, я потерял счет времени) и вновь услышал, как кто-то шуршит и скребется. Поначалу предположил, что это все тот же ледяной дождь, но когда поднялся, чтобы отломить кусок от засыхающего батона, который лежал на столешнице, увидел оранжевую закатную полоску на горизонте и сверкавшую в небе Венеру. Буря закончилась, но странные звуки становились все громче, только доносились не от стен, а с заднего крыльца.

Защелка двери пришла в движение. Сначала она только дрожала, словно руке, которая пыталась ее повернуть, не хватало для этого силы, потом это прекратилось, и я решил, что мне все привиделось, но тут защелка поднялась над скобой и дверь открылась с холодным дуновением ветра. На крыльце стояла моя жена. Все в той же джутовой сетке для волос, но теперь припорошенной снегом. Должно быть, она проделала медленное и мучительное путешествие от того места, где ей следовало упокоиться. Лицо наполовину разложилось, нижняя челюсть сместилась в одну сторону, клоунская ухмылка стала еще шире. Многозначительная ухмылка, почему бы и нет? Мертвые знают все.

Ее окружала придворная свита. Это они каким-то образом вытащили ее из колодца. Это они удерживали ее на ногах. Без них она оставалась бы призраком, злобным, но беспомощным. Но они оживили ее. Арлетт была их королевой и при этом их марионеткой. Она прошла в кухню, и ее жуткая походка никоим образом не напоминала ходьбу. Крысы окружали ее плотным кольцом, одни смотрели на нее с любовью, другие – на меня с ненавистью. Покачиваясь, она обошла кухню, заново знакомясь со своими прежними владениями, при этом с ее платья падали на пол комья земли (стеганое одеяло и покрывало отсутствовали), а голова моталась из стороны в сторону на перерезанной шее. Один раз голова даже откинулась назад до самых лопаток, прежде чем подняться с тихим и чмокающим звуком.

Наконец взгляд ее затуманенных глаз добрался до меня. Я попятился в угол, где стоял ящик для дров, теперь практически пустой.

– Оставь меня в покое, – прошептал я. – Тебя здесь нет. Ты в колодце и не можешь выбраться оттуда, даже если и не умерла.

В горле у нее что-то булькнуло, словно она подавилась густой подливой, и она продолжила движение, реальная до такой степени, что отбрасывала тень. И я ощущал запах разлагающейся плоти женщины, которая в порыве страсти иногда просовывала свой язык мне в рот. Она была здесь. Настоящая. Как и ее королевская свита. Я чувствовал, как крысы бегают по моим ногам, щекочут лодыжки усиками, обнюхивают мои кальсоны.

Упершись пятками в ящик для дров, я попытался отклониться назад, чтобы увеличить расстояние между собой и приближавшимся трупом, потерял равновесие и уселся в ящик. Ударившись воспаленной и раздувшейся рукой, едва ощутил боль. Арлетт наклонилась надо мной, и ее голова… качнулась. Плоть отделилась от костей, и ее лицо свесилось вниз, будто нарисованное на воздушном шарике. Крыса забралась на стенку ящика для дров, спрыгнула мне на живот, перебежала на грудь, понюхала кожу под подбородком. Я чувствовал, как другие шебуршат под моими согнутыми коленями. Но они меня не кусали. Все ограничилось одним укусом.

Арлетт наклонилась надо мной. Ее запах разил наповал, как и перекошенная ухмылка от уха до уха… Я вижу ее и сейчас, когда пишу эти строки. Я приказал себе – умри, но сердце продолжало биться. Ее висящее лицо скользнуло к моему. Я чувствовал, как моя щетина срывает частички кожи с ее лица, слышал, как ее сломанная челюсть скрипит, будто обледеневшая ветка. Потом ее ледяные губы прижались к моему горячему от температуры уху, и она принялась нашептывать мне секреты, которые могла знать только мертвая женщина. Я закричал. Пообещал покончить с собой и занять ее место в аду, если она замолчит. Но она не замолчала. Не желала замолкать. Мертвые не замолкают.

Теперь я это точно знаю.

Убежав из Первого сельскохозяйственного банка с двумя сотнями долларов в кармане (или, скорее, со ста пятьюдесятью – часть купюр рассыпалась по полу, вы помните), Генри на какое-то время исчез. Как говорят преступники – «залег на дно». Я вспоминаю об этом не без гордости. Думал, его поймают сразу после того, как он появится в городе, а он оказался не так прост. Влюбленный, доведенный до отчаяния, мучимый чувством вины и пребывавший в ужасе от преступления, которое мы с ним совершили… и несмотря на все эти факторы, отвлекавшие внимание (несмотря на их разъедавшее влияние), мой сын продемонстрировал храбрость, ум и даже в определенной степени благородство. Мысль об этом гнетет меня больше всего. Я до сих пор скорблю о его потерянной жизни (о трех жизнях, я не могу забыть и о бедной беременной Шеннон Коттери), и меня не отпускает чувство стыда, ведь это я привел его к погибели, совсем как теленка с веревкой на шее на заклание.

Арлетт показала мне лачугу, в которой он затаился, и велосипед, прислоненный к стене: на украденные деньги он прежде всего купил велосипед. Тогда я не смог бы сказать вам, где находилось его убежище, но в последующие годы определил местоположение лачуги и даже побывал в этом придорожном сарае с выцветшей рекламой колы «Королевская корона», нарисованной на стене. Сарай находился в нескольких милях от западной окраины Омахи и неподалеку от «Мальчишеского города» [20] «Мальчишеский город» – приют для мальчиков-подростков, основанный в 1917 г. католическим священником Эдуардом Флейнагэном. Управление приютом осуществляли сами подростки. , начавшего работу годом раньше. Одна комната, одно окно, никакой печи. Генри замаскировал велосипед сеном и травой и принялся строить планы. Через неделю или чуть больше после ограбления Первого сельскохозяйственного банка – к тому времени интерес полиции к этому достаточно мелкому правонарушению в значительной степени угас – он начал ездить на велосипеде в Омаху.