Татьяна Корсакова - Сердце ночи

– Зря ты все это затеял, пограничник! Ох, зря! Думаешь, если повязаны мы с тобой, думаешь, если я девок твоих не могу убить… – Значит, не может! Вот и проговорился нелюдь! – Думаешь, я никого не трону? Так не надейся, пограничник! И года не пройдет, как наполнится твой любимый лес мертвечиной! Никто меня больше не остановит! Ни меня, ни мою Погоню! Готовься хоронить мертвецов, пограничник! Долго я тебя терпел! – Сказал и раскинул в стороны руки. Степан и глазом моргнуть не успел, как укрыла нелюдя черная копошащаяся мантия. Укрыла и вовсе унесла…

– Думаешь, не врет? – спросил Степан, не оборачиваясь. Старухину силу он чуял за версту.

– Не врет. – Ведьма вышла из тени старой ели. – Озверел он теперь, пограничник. Если мы его не остановим, не останется скоро в округе ни единой души. Убьет всех и сбежит, затаится.

– Девочки?..

– Ты же слышал. Не может он им сейчас навредить, но вот удержать в своем доме может. А дом тот ты и сам видел. Долго в нем можно прожить, чтобы не сойти с ума? Чтобы без людей, без смеха, чтобы ни единой живой души кругом?

Степан представил и зажмурился. Крепко, до кровавых кругов перед глазами. Не желал он никому такой доли, а уж тем более тем, кого любил больше жизни.

– Ты же и сам все знаешь, пограничник, – продолжила старуха, – сильный он, не совладать нам с ним пока.

– А Злате? Что с ее силой? – спросил с великой надеждой. Сейчас он был готов и на такой шаг. Если потребуется, будет в его маленьком воинстве и вот эта рыжая. Надо же как-то людей спасать.

– Ничего. – Старуха пожала плечами. – Спит сила. Я уже начинаю думать, что почудилось мне. Или не так сильна оказалась девочка, как мне думалось. Ты про людей сейчас печалишься, я знаю.

– Он не остановится, начнет убивать. – Степан стер со лба холодную испарину. – И я знаю, что в том есть моя вина.

– Не твоя – моя. – Старуха покачала головой. – Из-за меня он озверел. Мне и думать, как его остановить. – Она глянула на Степана искоса. – Не надейся, пограничник, убить я его не сумею, а вот Погоню его остановлю. Пусть хоть и на время, но для нас с тобой время – нынче самый главный союзник.

– Я помогу. Что делать нужно?

– Тебе, пограничник, ничего. Вот он все сделает. – Старуха посмотрела на своего филина, и тот согласно ухнул. – Ворона, эту гадину одноглазую, нужно изловить. Без него Врану тяжко будет управляться со своей Погоней. Понадобится время, пока новая птица его найдет.

– Сама найдет? – Степан смотрел на филина и думал, справится ли тот с вороном. А если справится, то какой ценой.

– Да. Звери или птицы, тут уж у кого как, таких, как мы, сами находят. Это неразрывная связь.

– А если связь порвать? – спросил с надеждой.

– Больно будет тому, кто уцелеет. Это, как без руки остаться или без сердца. И часть колдовской силы уйдет со смертью зверя. Вот на это я сейчас и уповаю, пограничник.

– Я могу попробовать ворона пристрелить. Мне бы только выманить его из башни.

– Не получится. Не берет таких зверей обычная пуля. Чем сильнее хозяин, тем сильнее его зверь. А Вран очень сильный.

– А ты, твой зверь сильный?

– Мой зверь старый и хитрый. – Филин снова согласно ухнул. – Он справится. А я ему помогу.

– И сколько у нас будет времени?

– Не знаю. Надеюсь, до осени. А если повезет, то до следующей зимы. Ты ступай, пограничник, не мешай. Мне подумать нужно. Крепко подумать.

– А если у тебя не получится? – задал Степан самый важный сейчас вопрос.

– А если не получится, ты об том первый узнаешь. Дочка у меня есть. Не здесь живет – далеко. Я для тебя ее адресок черкану, под порогом спрячу. Если не слажу с нежитью, отправишь ей весточку, пусть возвращается. Нельзя этому месту без присмотра. – Сказала, крутнулась на пятках и исчезла меж еловых лап, словно ее и не было. А Степан приготовился ждать. Больше ему ничего и не оставалось.

Ждать пришлось три дня и три ночи, прямо как в сказках. Третьей ночью Вран сам явился на его порог. Вот только Степан не сразу понял, что это Вран. Не было у нежити больше лица, вместо него – из человечьей кожи скроенная маска. И не понять, что страшнее, то кровавое месиво, что Степан видел раньше, или вот эта, похожая на огромный птичий клюв маска.

– Не ждал, пограничник? – раздалось из-под маски змеиное шипение. – Вижу, не рад ты таким гостям. Да только терпи! Я нынче буду у тебя частым гостем. Мне нынче заняться нечем.

А ворона одноглазого нигде не видать…

– Я знаю, это она сделала. – В голосе нежити послышалась боль. Или Степану только показалось? Разве может такой горевать? – Лицо забрала, крылья обрезала… Что, думаете, сломали вы меня? Так не надейся, пограничник! Дай срок, вы все умоетесь кровавыми слезами. Эту ночь ты на всю жизнь запомнишь.

– Я уже запомнил. – Степан кивнул. – А ты бы ушел подобру-поздорову, пока еще можешь.

– Так в том-то и дело, пограничник, что не могу. Ты ж понимаешь, что непростая та цепь и замок непростой. Держат они меня здесь, надолго не отпускают. А давай договоримся. – В прорезях маски сверкнули красным глаза. – Ты вернешь мне цепь и найдешь для меня замок, а я уйду из этих мест. Забуду все наши обиды, девок твоих не трону. Обещаю.

Обещает. Да только грош – цена обещаниям нежити! Успокоится Степан, лишь когда он издохнет вслед за своим вороном.

– Ну, как знаешь, пограничник. – Вран отступил от двери. – Я по-хорошему хотел. Теперь пеняй сам на себя…

Ведьма пришла на рассвете, тоже одна, без филина. Одного взгляда на старую хватило, чтобы понять – нет больше у нее особенного зверя. А другой ей не нужен, так станет жизнь доживать.

– Обещала – сделала, – сказала она и уселась прямо на пороге. Степан не успел подхватить ее под руку. – Не бойся, пограничник, – произнесла ведьма, расправляя подол своей черной юбки, – силенок моих еще на многое хватит. Даже без него… – И голос ее дрогнул. – А у нас теперь появилось время. Глядишь, и получится Златкину силу разбудить.

Получилось. Вот только знать бы заранее, кто и как эту силу разбудит…

Жизнь у Златы настала прекрасная! Волшебная просто жизнь! Поначалу-то Злата боялась этого злого и бородатого, которого лесная бабушка называла пограничником. Не верилось ей, что в таком грозном с виду человеке есть место доброте. А Дмитрия она просто стеснялась. От внимания его, от заботы ей делалось так неловко, аж до злости! Злилась, потому что понимала, не его она поля ягода, а возится с ней он исключительно из жалости. А не нужна ей его жалость! Она не собачонка бездомная, чтобы ее жалеть! Выходил, на ноги поставил – и спасибо ему за это, и низкий поклон! А вот жалеть ее не надо, и присматривать, как за маленькой, тоже не надо. Она уж давно не маленькая! Она с тринадцати лет сама по себе и ничего, не пропала. А он не понимает, смотрит так внимательно, словно изучает, словно она для него медицинский феномен, с которым непременно нужно разобраться, а до той поры присматривать и опекать.