Алексей Иванов - Пищеблок [litres]

– Он за забор без разрешения выходит, Рин Халовна.

Ирина распрямилась, словно её наградили. Значит, она была права, подозревая глубокую антиобщественность Валерки Лагунова! Шляться за оградой – это серьёзное преступление! Молодец, Сергушина!.. А Валерка не мог поверить тому, что прозвучало. Анастасийка выдала его? Анастасийка? И это после того, как он защищал её от Бекли? Что же за подлость-то такая!

– Стукачка! – гневно крикнул Валерка.

Анастасийка скорчила гримасу: фи, какая низость – оскорблять девочку!

Ирина сидела на стуле, будто в башне невидимого танка, невидимая пушка которого невидимо уткнулась прямо в лоб Валерке.

– И критику ты не любишь, Лагунов! – сурово заметила Ирина.

«А кто её любит?» – подумал Игорь.

– Всё-таки объясни нам, Лагунов, чем тебя не устраивает коллектив?

Валерка не знал, что сказать. Как-то всё запуталось. Он глядел на ребят и понимал, что никто из них и слова не произнесёт в его поддержку.

Он не совершал никаких плохих поступков. Все выходят за территорию лагеря. Все время от времени с кем-то ссорятся, отлынивают от какого-либо мероприятия, не спят после отбоя. Человек ведь не робот! Его, Валерку, осуждают за то, что он не робот! И осуждают нечестно, потому что сами – тоже не роботы! Только изображают из себя роботов! А для чего это надо?

Конечно, коллектив всегда прав. Но разве четвёртый отряд – коллектив? Две недели назад они и знакомы-то не были! Их собрали здесь, кого попало, и никакое общее дело их не объединяет! Разве они воюют с каким-то врагом? Разве строят что-то полезное? Кому-то что-то важное доказывают? Сами за себя что-то решают? Они друг с другом ни о чём договориться не могут, а вместе умеют только нарушать правила, которые и придуманы-то не ими!

Валерку охватило жесточайшее разочарование. Разочарование в ребятах, готовых молча отступиться от него, если уж так сложились обстоятельства. Разочарование в людях вообще, потому что люди зачем-то нагромоздили в жизни правил и законов, по которым ты всегда виноват! Где правда, где дружба, где высокие цели и общее дело? На Олимпиаде в телевизоре?

– Короче, нам надо принять меры, – сказала Ирина Михайловна. – Ты неплохой человек, Лагунов, но совершенно неорганизованный. Мы всем отрядом берём тебя на поруки. Верно, ребята? Поможем Валерику?

Отряд опасливо молчал, не понимая, что имеется в виду под поруками. Может, Лагунов зарежет кого-нибудь? Всем в тюрьму, что ли, из-за него?

– Чем ему поможем? – проворчал Гельбич, будто Валерка был смертельно болен и на последнем издыхании. – Ничем!

– Теперь будешь только с отрядом, у нас на виду, – разъяснила Ирина. – Никаких кружков, никакой самодеятельности. Что все – то и ты.

Отряд облегчённо загомонил. Возмездие оказалось необременительным. Совесть чиста, и никаких усилий ни от кого не требуется. С этого начиналась жизнь в лагере, к этому и вернулась. Лагунова наказали тем, что и так было.

– Собрание закончено, – Ирина поднялась со стула. – Все свободны.

Круг за кругом спортсмены бежали плотной группой; казалось, что все они друзья и поддерживают друг друга в этой гонке. Трибуны приглушённо шумели, предвкушая свирепый финишный спурт. Телевизор не мог передать ни ритма, ни рассчитанного ожесточения забега. Зрители сидели на веранде Серпа Иваныча Иеронова такой же тесной толпой, как и бегуны. Занавески на окнах были задёрнуты, чтобы закатное солнце не бликовало в цветном экране. Как обычно, Серп Иваныч занимал место в последнем ряду. Валерка пристроился сбоку. Его не интересовала Олимпиада, но ведь надо же как-то вырваться из своего отряда, и он отпросился у Горь-Саныча к Иеронову.

Удар спортивного колокола оповестил о финальном круге. Ускоряясь, бегуны растянулись в цепочку. И лидером вдруг стал странный негритосик – невзрачный, невысокий, с обширной залысиной, гладко блестящей от пота, и смешными кудряшками на висках и затылке. Такому бы в ТЮЗе выступать, а не на стадионе. Но нелепый негритосик быстро замолотил ногами, заработал локтями и, наклоняясь, понёсся к финишу, как чёрт, обогнав всех прочих.

– На дистанции десять тысяч метров победу завоевал Мирус Ифтер, спортсмен из Федеративной Демократической республики Эфиопия! – объявил комментатор.

– Староват уже для кросса, а втопил, как молодой! – с восхищением сказал на веранде кто-то из вожатых.

Хроника Олимпиады закончилась, когда солнце почти скрылось за Жигулёвскими горами. С Волги широкой волной плыл багряный свет заката. Расписные теремки пионерлагеря сияли всеми красками, словно обещания сказочных снов. Телезрители расходились взволнованные. Там, в телике, – напор, порыв, сражения Олимпиады, а здесь что? Чай с печеньем, пение комаров, гудок далёкого теплохода. Глухая дремота, а не жизнь.

Валерка незаметно свернул за угол иероновской дачи. Он не хотел возвращаться в отряд. Пускай там все уснут, тогда он и придёт. Нету сил видеть пацанов. Валерка сел на скамейку в тени. В памяти всплыло лицо Мируса Ифтера, схваченное телекамерой на финишном броске. Страшные вытаращенные глаза, острые скулы, запавшие щёки, белозубый оскал. Это не лицо победителя, вдохновенно летящего к триумфу. С таким лицом мчатся прочь от смертельной опасности. Похоже, что эфиопский негритосик всю дистанцию полагал других бегунов собратьями по спорту, а перед финишем внезапно осознал: они – враги! Они готовы столкнуть, затоптать, ославить его! И в надежде на спасение он отчаянно метнулся вперёд. Его гнал чистый ужас. Мирус Ифтер убегал от остальных спортсменов в диком нежелании быть рядом. Валерка догадывался, что Мирус Ифтер – это он сам.

– Не помешаю? – раздалось неподалёку.

Возле угла домика стоял Серп Иваныч.

– Извините, – Валерка вскочил. – Я уже ухожу…

– Да сиди, сиди, – ответил Серп Иваныч. – Места хватает.

Он тяжело опустился на другой конец скамейки. Он молчал, но Валерка почувствовал стеснение и даже горечь: и укрыться-то негде, чтобы побыть одному. Лагерь большой, а не отыскать уединённого уголка.

– Что-то случилось? – вдруг спросил Серп Иваныч.

– Ничего, – ответил Валерка.

– Я же вижу, – Серп Иваныч посмотрел на Валерку. – Тебе плохо.

– Да нормально… – упрямился Валерка.

– Обидели? Отругали? Запретили чего-нибудь?

Валерка не знал, что сказать.

– Можешь наврать, что по дому заскучал, – предложил Серп Иваныч. – Я сделаю вид, что поверил.

– А если я и вправду заскучал? – строптиво спросил Валерка.

– По дому скучают под одеялом с головой, – усмехнулся Иеронов. – А среди чужих прячутся, когда в своих разочаровался.

Валерка с удивлением покосился на старика: откуда тот знает?