Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

– Он жеребец, этот Кирилл, – проворчал Алеша. – У него пятеро детей от крестьянок, да и с нашими он не стесняется заигрывать, будучи гостем у тебя в доме. Если моя сестра сочтет нужным оскопить мужа, батюшка, у нее будут на то причины, и я ее отговаривать не стану.

Словно сговорившись, они посмотрели туда, где сидели сговоренные. Кирилл что-то говорил Васе, широко и неловко махая руками. Вася смотрела на него таким взглядом, что Петру и Алеше стало тревожно. Кирилл, похоже, ничего не замечал.

– И я оказался один, – говорил Кирилл Васе. Он снова наполнил их кубок, чуть расплескав его. Его губы оставили на краю жирные пятна. – Спиной прижался к скале, а кабан несется на меня. Мои люди разбежались – все, кроме мертвого, с громадной красной дырой.

Это было не первым повествованием, посвященным геройству Кирилла Артамоновича. Вася начала отвлекаться.

«Где священник?»

Отец Константин не пришел на пир, а ему не свойственно было оставаться одному.

– Кабан помчался прямо на меня, – продолжал Кирилл. – Под его копытами земля тряслась. Я вручил свою душу Богу…

«И помер на месте, захлебнувшись кровью, – с отвращением подумала Вася. – Ну, почему мне так не везет».

Она положила ладонь на его руку и посмотрела на него (как ей хотелось надеяться, жалобно).

– Не надо больше… Я этого не могу вынести.

Кирилл озадаченно воззрился на нее. Вася показательно содрогнулась всем телом.

– Я не выдержу этой истории до конца. Боюсь лишиться чувств, Кирилл Артамонович.

Кирилл был в полном недоумении.

– Дуня гораздо более стойкая, чем я, – добавила Вася. – Думаю, вам стоит закончить свой рассказ ей. – Со слухом у Дуни все было в порядке (как, впрочем, и с Васиной выдержкой). Старуха демонстративно возвела очи горе и предостерегающе посмотрела на Васю. Однако Вася уже закусила удила, и даже гневный взгляд отца ее не мог остановить. – А сейчас, – Вася с наигранным изяществом встала из-за стола, прихватывая с собой краюху хлеба, – сейчас прошу меня простить: мне надо исполнить богоугодную обязанность.

Кирилл открыл рот, чтобы запротестовать, но Вася поспешно попятилась, спрятала хлеб в рукав и сбежала. После переполненной комнаты двор показался прохладным и тихим. Она немного постояла на дворе, просто дыша.

А потом она пошла и тихо постучала в дверь священника.

– Войдите, – произнес Константин после неприветливой паузы.

Вся его комната словно дрожала от света свечей. Он писал икону. Крыса обглодала корку хлеба, который лежал рядом с ним нетронутым. Когда Вася открыла дверь, священник к ней не повернулся.

– Благословите, отче, – сказала она. – Я принесла вам хлеба.

Константин напряженно выпрямился.

– Василиса Петровна. – Он положил кисть и осенил ее крестным знамением. – Да благословит тебя Господь.

– Почему вы не пируете с нами? Вы больны? – спросила Вася.

– Я пощусь.

– Лучше ешьте. Такой еды зимой не будет.

Константин ничего не ответил. Вася заменила обглоданную корку на свежий хлеб. Молчание затягивалось, но она не уходила.

– Почему вы дали мне свой крест? – спросила Вася внезапно. – После нашей встречи у озера?

Он стиснул зубы и ответил не сразу. По правде говоря, он и сам толком не знал. Потому что надеялся, что этот символ дотянется до нее, когда это не удалось ему. Потому что захотел прикоснуться к ее руке и посмотреть ей в глаза, смутить ее, возможно, увидеть, как она станет ерзать и хлопать глазами, как другие девушки. Поможет ему избавиться от греховного очарования.

Потому что он не смог бы смотреть на этот крест и не видеть на нем ее пальцы.

– Святой Крест сделает твой путь прямым, – сказал он, наконец.

– Правда?

Священник промолчал. Теперь ночами ему снилась женщина в озере. Ему не удавалось разглядеть ее лица. Но в его сне волосы у нее были черными. Они шевелились и скользили по обнаженному телу. Просыпаясь, Константин долго молился, пытаясь изгнать эту картину из памяти. Однако ему не удавалось этого сделать: каждый раз, когда он видел Васю, он понимал, что у той женщины из сна были ее глаза. Ему было беспокойно, стыдно. Это она виновата, что соблазняет его. Но еще три дня – и она уедет.

– Зачем ты здесь, Василиса Петровна?

Вопрос прозвучал громко и нервно, и он разозлился на себя.

«Приближается буря, – подумала Вася. – Берегись мертвецов. Сначала страх, потом огонь, потом голод. Ты виноват. Мы верили в Бога и до твоего приезда, но и в домашних духов тоже, и все было хорошо».

Если священник уедет, то, может, ее людям снова перестанет грозить опасность.

– Зачем вы здесь остаетесь? – спросила Вася. – Вы ненавидите поля, лес и тишину. Вы терпеть не можете нашу грубую голую церковь. И все-таки вы по-прежнему здесь. Никто не винил бы вас, если бы вы уехали.

На скулах отца Константина появился тусклый румянец. Он бездумно перебирал краски.

– У меня есть дело, Василиса Петровна. Я должен спасти вас от вас самих. Бог наказывает тех, кто сходит с прямого пути.

– Вы сами придумали себе это дело, – возразила Вася, – в угоду собственной гордыни. Почему это вы решаете, чего хочет Бог? Люди так не почитали бы вас, если бы вы не внушили им страх.

– Ты – невежественная сельская девица. Что ты можешь знать? – огрызнулся Константин.

– Я верю своим глазам, – заявила Вася. – Я видела, как вы говорите. Я видела, как страшно моим людям. И вы знаете, что я говорю правду: вас трясет.

Он взялся за плошку с не домешанной краской. Разогретый воск пошел рябью. Константин поспешно ее поставил.

Она подошла ближе… и еще ближе. При свете свечей стали видны золотые крапинки у нее в глазах. Его взгляд скользнул к ее губам. «Изыди, сатана!» Но ее голос был голосом юной девушки, в котором звучала тихая мольба.

– Почему бы вам не вернуться обратно? В Москву, или Владимир, или Суздаль? Зачем оставаться здесь? Мир велик, а наш уголок так мал!

– Бог поручил мне дело!

Он бросал каждое слово подобно плевкам.

– Мы – мужчины и женщины, – возразила она, – мы не «дело». Возвращайтесь в Москву и спасайте людей там.

Она стояла слишком близко. Его рука метнулась, и он ударил ее по щеке. Она попятилась, прижимая ладонь к лицу. Он сделал пару быстрых шагов, чтобы смотреть на нее сверху вниз, однако она больше не отступала. Его рука поднялась для новой пощечины, но он перевел дыхание и удержался. Бить ее недостойно. Ему хотелось схватить ее, поцеловать, сделать ей больно… сделать что-то.

Сатана.

– Убирайся, Василиса Петровна, – процедил он сквозь зубы. – Не смей меня поучать. И больше сюда не приходи.

Она отошла к двери, но, уже взявшись за ручку, повернулась обратно. Коса у нее змеилась вдоль шеи. Отпечаток ладони на щеке был синевато-белым.