Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

Там академик Капица с бесподобным дореволюционным прононсом обсуждал секреты изготовления древнеегипетских мумий с каким-то плешивым очкариком. Но они мало интересовали Артема, как и вообще сама передача «Очевидное – невероятное», которая, как считал Казарин, заменила многим совкам религию. Этакий оккультизм по-советски, разрешенный свыше: «То тарелками пугают, дескать, подлые, летают, то у вас собаки лают, то руины говорят». Капица тем временем перешел к следующей теме.

– Обо’отень – мифологическое существо, способное в’еменно менять свой облик магическим путём, пе’екидываясь из человека в животное. В ев’опейском фолькло’е наиболее ха’актерным об’азом обо’отня является человек-волк ве’вольф, в славянской мифологии известный как волколак, – пояснил Капица. – Миф это, или п’едания об обо’отнях имеют «ациональное зе’но? У нас в гостях к’иптозоолог, исто’ик, кандидат биологических наук А’он Натанович Блюмкин.

Этот, в противоположность предыдущему собеседнику ведущего, обладал густой, темной, как у Анджелы Дэвис [64], шевелюрой.

– Еще древние греки поклонялись Зевсу Ликейскому, – начал свой рассказ волосатик Арон Натанович. – «Ликос» означает – «волк». В глубокой древности этот бог «требовал» человеческих жертв. Лишь позже, во времена олимпийской религии, возник миф о царе Ликаоне, которого Зевс превратил в волка, ибо тот дерзнул угостить верховного бога человечьим мясом.

– В данном случае ’ечь идет о мифологии, – суча ножками от нетерпеливого интереса, прервал его пламенную речь картавый ведущий. – А имеются ли исто’ические свидетельства о существовании обо’отней?

– Безусловно, – тряхнул шевелюрой его собеседник. – В Аркадии, где Ликаон считался основателем государства и первым царем, проходили пышные празднества – Ликайи, во время которых посвящаемые становились волками на девять лет – после того, как собственноручно приносили человеческую жертву. Они буквально натягивали на себя волчьи шкуры и вели животный образ жизни, воруя скот, разрывая туши голыми руками и зубами и питаясь сырым мясом. Это был древний аналог средневекового монашества – своеобразный способ служения богам. Аполлон также был богом-оборотнем, одно из его имен – Ликейос. В «Илиаде» Гомер называет Аполлона рожденным от волчицы. Там же, кстати, имеется и рассказ о человеке-оборотне. В Средние века количество письменных свидетельств о вервольфах значительно возрастает.

– Что же могут означать эти свидетельства? – капал на мозги Капица. – Являются ли они плодом вооб’ажения с’едневековых медиевистов – или отголосками каких-либо ’еальных событий? Здесь какая-то философская бездна: отчего человек в коллективном сознании вновь и вновь п’евращается в зве’я? Неужели это всего-навсего, как считал Ка’л Густав Юнг, коллективная бессознательная общность вины за пе’вобытный каннибализм наших дальних п’едков?

– Да, в самых заповедных уголках сознания тлело и временами – то в одном, то в другом человеке разных эпох – вспыхивало особого рода безумие – ликантропия, – задумчиво проговорил волосатик. – И тогда человек воображал себя зверем, его охватывала жажда крови, и он становился социально опасным, способным на насилие и убийство. То, что в Средневековье принято было именовать ликантропией – не мистическая одержимость, а психическое заболевание – пока, к сожалению, малоизученное. Еще менее объективное представление имели о ней люди в Средние века. Вполне закономерно, что, когда они находили тела жертв, растерзанных людьми, страдающими этим психическим заболеванием, они приписывали их гибель действиям фантастических чудовищ – полуволков-полулуюдей. Рассматривать любые психические заболевания как одержимость демонами – вообще очень характерно для сознания средневекового европейца…

«Стояли звери около двери…» – в который раз всплыло в памяти Артема, и в голове послышался знакомый уже по прошлым странным и страшным галлюцинациям (или не галлюцинациям?!) гул.

– А возможны ли п’ецеденты заболеваний подобным недугом в наши дни? – с живейшим интересом спросил Капица…

– Артем, твою ж дивизию, ну, ты чё накрошил-то, как в курятнике! – вздрогнул Казарин, словно издалека услышав голос Насти, которая, оказывается, стояла перед ним.

Похоже было на то, что она уже довольно давно читает ему нотации, а он уловил лишь последнюю ее фразу.

– Дай послушать! – нетерпеливо отмахнулся Артем от девушки и снова вперился в экран.

– Ох, Артем, Артем, – покачала головой Настя. – Мне кажется, что, если бы не я, ты бы и через собачью башку вчера перешагнул, как через хлебные крошки. Так и оставил бы ее валяться в прихожей!

Казарин снова вспомнил их давешний приход домой: как он чуть не наступил на подброшенную в его квартиру собачью голову с остекленевшими глазами и его именем на лбу, и как Настя испуганно выдохнула ему в затылок:

– Козлюк, сука!

Конечно, Козлюк, кто же еще. Больше некому. Только он способен на такие подарочки. Самое сложное было – донести эту мерзость до мусоропровода и при этом не блевануть. Зато у крыс, лазавших по мусорной кишке между этажами, ночью, наверное, было королевское пиршество.

Казарин стоически перенес окончание укоризненного спича своей новой пассии – лишь бы иметь возможность поскорее снова уткнуться в телеящик. Но, когда Настя закончила его «пилить», на экране уже во всю шарлатанили филиппинские хилеры, «погружая» пальцы в тела пациентов без всяких надрезов и «извлекая» из них «болезни» в виде кровавой куриной требухи, которую эти негодяи ловко прятали между своих проворных смуглых пальцев. Ответ на вопрос экранного академика о том, может ли такая «болячка», как ликантропия, пристать к современному человеку и сделать из него дикого зверя, Казарин благополучно прошляпил.

– Я на службу, – раздраженно буркнул он Насте из прихожей и принялся втискиваться в еще не до конца просохшие ботинки.

Из ванной донесся шум воды. Настя плескалась под душем, и сквозь плеск этот доносились слова странной песенки:

Окончание Артем не дослушал. Сутки взятого после подземных приключений отгула не истекли, но он уже рвался поскорее завершить дело об убийстве Лены Плотниковой.

Казарин с прискорбием убеждается, что он никудышный следователь, размышляет о внешних и внутренних качествах высокого начальства и встречает того, кого меньше всего хотел бы встретить.

«Контора глубокого бурения» – эта популярная в среде интеллигенции расшифровка аббревиатуры КГБ почему-то вспомнилась сейчас Артему. Может быть – по причине того, что еще около двух суток назад он сидел в кабинете с портретом «Железного Феликса» на стене и мило беседовал с на редкость интеллигентным чекистом о Лаврентии Павловиче Берии. Но ничего – они глубоко бурят, а и мы тоже не лаптем шти хлебаем.