Джон Коннолли - Музыка ночи [litres]

Я принимаю мудрость и справедливость вердикта суда. Моему имени надлежит быть вымаранным из всех титулов и хроник и никогда более не произноситься, а меня самого надо повесить в тайном месте, после чего, пока я еще дышу, передать анатомам и доставить в великий храм науки, где разделить на органы, покуда мое сердце бьется. Анатомировать меня следует медленно, дабы натура моего умирания сделала бы вклад в процесс человеческого познания и таким образом отчасти искупила бы мои преступления.

Прошу же я только об одном: пускай при этом разрешено будет присутствовать умеренно талантливому художнику. Пусть он изобразит весь процесс препарирования, чтобы наконец-то обрело жизнь полотно под названием « Анатомирование неизвестного человека ». Ведь эту работу начал я. Я ее вообразил – и описал.

Я дал ему сюжет и эскиз – и волею своей воплотил его в реальность.

Ибо и я по-своему – тоже художник.

Мир странным образом переменился. Даже отель выглядел по-другому, словно мебель в его отсутствие чуть-чуть сместилась. Стойка ресепшена придвинулась на фут или два, отчего вестибюль сделался визуально теснее. Переменился огонь в светильниках и лампах – теперь они светили или ярче обычного, или, наоборот, тускней. Было в этом что-то тревожное. Не такое, как прежде.

В общем, все изменилось.

Хотя могло ли быть иначе, если с ним уже не было ее? Раньше он никогда не останавливался здесь в одиночестве. Рядом с ним всегда была она – стояла по левую руку, когда он заполнял регистрационную форму, легонько стискивая ему предплечье, когда он вписывал слова « мистер и миссис » (как тогда, в первый вечер, когда они приехали сюда на медовый месяц). И этот невероятно интимный жест она повторяла всякий раз, когда они потом из года в год наведывались сюда. Таким образом она ненавязчиво и тихо внушала ему, что не считает их связь чем-то заурядным и будничным – союз двух разных, в чем-то непохожих людей, живущих под единым именем. Она принадлежала ему, точно так же как и он – ей. Она никогда не бывала огорчена данным фактом, и никогда это не было ей в тягость.

Но сейчас в отель прибыл только «мистер». Он поглядел на девушку за стойкой ресепшена. Должно быть, новенькая. Здесь всегда сновали новые сотрудники, хотя работали и старожилы, которые создавали в отеле атмосферу уюта и надежности.

Но, получив электронный ключ вслед за прикладыванием кредитки к кассовому гаджету, он дал себе время оглядеть лица персонала и понял, что никого из них не узнает. И консьерж выглядел как-то иначе! С ее уходом из жизни изменилось, похоже, все. Ее смерть накренила земной шар на своей оси, подменила мебель, осветительные приборы, не говоря уже о людях. Прежние сотрудники отеля будто умерли вместе с ней – и новая реальность целиком и полностью преобразилась, причем без малейшего сопротивления со стороны остальных.

Но он не заменил ее другой. Он никогда этого не сделает.

Он нагнулся за чемоданом, и его опять простегнула боль – уколом столь жестким и острым, что перехватило дыхание, и он был вынужден опереться на стойку ресепшена. Девушка спросила, в порядке ли он, и он соврал, что да.

Коридорный предложил отнести багаж в номер. Мысль о том, что такое легкое задание, как донести кожаный чемоданчик до лифта, ему не по силам, оказалась унизительна. Понятно, что никто не смотрит на него и никому нет до него дела, и вообще это обязанность коридорного, но то, что его лишили права выбора, обескураживало. Впрочем, он не смог бы донести свой чемодан. Мышцы ныли, к горлу подкатывала тошнота, и каждый шаг давался ему с трудом. Собственное нутро иногда представлялось ему эдакими сотами, изрытыми кавернами-пустотами, где клетки скукожились и погнили – зыбкая конструкция, приходящая в безнадежный упадок. Конец жизни близится, и плоть совершает свой гибельный распад.

Поднимаясь в лифте, он вертел в руке ключ-карту с указанием номера на конвертике. В номере – всегда том же самом – он останавливался множество раз, но неизменно с ней, что в очередной раз напомнило, как ему без нее одиноко. Однако ему не хотелось проводить годовщину их свадьбы – первую со дня ее смерти – в доме, который когда-то был их общим. Он решил сохранить прошлое и почтить память о ней и потому позвонил и забронировал двухкомнатный номер, к которому за все те годы так привык.

После возни с электронным ключом (и что такого неправильного было в обычных металлических ключах, что их понадобилось заменять безликими кусочками пластика?) он переступил порог номера. Здесь было чисто и опрятно – не свое, но и не чужое. Гостиничные номера ему всегда нравились: их можно обживать на свой лад простым укладыванием книжки на торшерный столик (даже тапочки, оставленные возле кровати, этому весьма поспособствуют).

В углу у окна красовалось креслице, в которое он опустился с блаженно-усталым выдохом и смежил веки. Соблазняла своим видом просторная постель, но он опасался, что если ляжет, то вообще не поднимется. Путешествие его измотало. После ее смерти он впервые решился полететь авиалайнером и не учел, каким хлопотным это окажется делом. А ведь ему еще помнились времена, когда любые перелеты не были будничными, а облекались флёром легкой, волнующей гламурности! В те дни пассажиров кормили комплексным обедом из одноразовой посуды, нынче и еда, и питье имели картонно-пластмассовый привкус.

Он жил в мире, состоящем из одноразовых вещей – чашек, вилок, людей, браков.

Наверное, он заснул, потому как, открыв глаза, обнаружил, что в номере потемнело. Во рту стоял кисловатый привкус. Он посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что минул час. На полу лежал чемодан, вероятно, внесенный коридорным, пока он дремал. Кстати, чемодан этот был чужим.

Он мысленно выругал олуха-коридорного. Неужто трудно принести правильную единицу багажа? Ведь и лобби было полупустым.

Он с кряхтением поднялся и приблизился к предмету, послужившему источником раздражения.

То был закрытый красный чемодан, лежащий на подставке возле шифоньера. Возможно, он валялся здесь и раньше. Значит, он его попросту не заметил.

При более пристальном осмотре выяснилось, что чемодан заперт на замочек, а ручка его обмотана зеленым платком – конечно, чтобы его не спутали с другими «близнецами» на багажной карусели. Имени владельца нигде не значилось, хотя ручка на ощупь была липковатой, как бывает, когда пассажир после полета сдирает стикер авиакомпании. Впрочем, мусорная корзина пустовала, потому исчезала и сама призрачная надежда установить имя хозяина. Правда, чемодан казался до странности знакомым…

Телефон в ванной поближе, чем тот, что на другой стороне кровати. Он решил воспользоваться им и оглянулся на чемодан. Его кольнул страх. Он снял номер в большом отеле в американском мегаполисе – вдруг кто-нибудь намеренно бросил здесь чемодан?