Александр Варго - Нелюдь [litres]

«Сейчас возьмёт, и – сядет… Глаза откроет».

Мысль не стучала или билась в голове, она скорее текла. Отрешённо, вязко – как густой сироп: не собираясь исчезать.

Камский неотрывно смотрел на лицо Альбины – по-прежнему милое, спокойное и удивительно беззащитное, уже неподвластное всем земным волнениям и тяготам. Именно эта беззащитность выворачивала и рвала душу Константина больше всего. Ему упорно казалось, что там жене обязательно будет плохо. И есть только одна-единственная возможность быть возле любимой. А для неё сейчас слишком рано…

«Глаза откроет и скажет: „Куда ж я от вас?“»

Ладонь ощутила движение, а следом раздался тихий вскрик Женьки:

– Папа, больно!

Константин опамятовался, разжал пальцы, чересчур сильно стиснувшие плечо сына.

– Прости…

Женька молча кивнул, не отводя взгляда от гроба матери. Камский долго колебался, стоит ли брать его на похороны, но всё-таки взял. Десять лет парню, пусть лучше увидит, осмыслит и переживёт эту боль сам, чем потом прятать взгляд и неуверенно бормотать небылицы про «долгий отъезд» или что-то подобное…

«Куда ж ты от нас?!»

Гримёры в морге поработали безупречно, даже шрам возле правого виска был заметен еле-еле. Константин упёрся в него взглядом, и мысль сгинула, уступив место другой.

«Всё могло кончиться ещё тогда».

Архив памяти без спроса нашёл и раскрыл папку с тёплым полуднем в ошеломляюще золотом октябре одиннадцатилетней давности. Широким веером раскинул чёткие, ничуть не изъеденные забвением кадры. Страшнее которых Камский не знал до недавнего времени…

…серебристо-угловатые обводы микроавтобуса, резко вильнувшего на встречную полосу в полутора десятках метров от их «Ситроена»…

…паутина трещин на лобовом стекле машины, застывшие в ней и поменявшиеся местами – небо и земля…

…залитое кровью лицо Альбины, её кровь на его ладонях, рана на месте виска…

…исступленная мольба, рождающаяся на мертвеющих губах от захлёстывающего с головой страха – потерять сразу двух близких…

– Костя, пора.

«Альбинка, очнись, пожалуйста… Мы с Женькой не хотим тебя отпускать. Не сейчас!»

– Костя, всё, всё… Знаю, тяжело. Но пора…

Архив нехотя спрятал кадры в папку, вернул её на место. Неспешно и скрипуче закрыл двери, возвращая Камского в настоящее.

Андрей Игоревич пытливо заглядывал ему в глаза, готовый отреагировать на всё, что он сделает.

– Пора… – неверяще сказал Константин одними губами. Потом всё-таки повернул Женьку лицом к себе, чтобы сын не видел, как будут заколачивать и опускать гроб.

Скупо кивнул.

Андрей Игоревич махнул рукой, подзывая терпеливо выжидающих в стороне могильщиков.

Константин начал гладить сына по голове. Без слов, спокойно. Повторяя про себя, что надо продолжать жить, надо… Ради Женьки, ради будущих внуков. Ради Альбины, она очень любила жизнь и шла по ней светло, стараясь находить хорошее везде, где можно…

Надо жить.

Солнце вынырнуло из-за облака, косо исчертило неширокую аллею тенями лип и клёнов, ударило в глаза. Камский опустил голову, скрипнул зубами – майский день был погожим: ни сквознячка, ни дождинки. Созданным исключительно для радости, но выпавшим, словно в издёвку, на траур – и это, по мнению Константина, было бесконечно, насквозь неправильно…

Могильщики подняли гроб на лямках, он легонько качнулся над последним пристанищем и плавно заскользил вниз. Камский вздрогнул и заставил себя сделать шаг вперёд.

Мелкие комья земли глуховато застучали по крышке гроба. Вторая пригоршня, третья…

Константин замер на краю могилы, забыв отряхнуть руки, глядя вниз. Провожающих Альбину в последний путь было немного: полдюжины приятельниц и приятелей, три человека с работы, две соседки. Мать супруги приехать не смогла, она слегла в больницу после известия о смерти дочери. Альбина росла без отца, он бросил их, когда девочке было три года.

Женька к могиле не подошёл, остался стоять рядом с дедом, шагах в десяти, и Камский не стал упрекать сына за это. Сам он был детдомовским, Андрей Игоревич с женой усыновили семилетнего Костю, а спустя два с половиной года Людмила Аркадьевна умерла во время операции. Второй раз отчим не женился, посвятив всю свою жизнь воспитанию Константина. Камский успел привязаться к приёмной матери, хорошо запомнив жутковатую безысходность дня похорон и долго не угасавшее ощущение потери, которое не стал бы желать никому…

Могильщики сноровисто заработали лопатами, и Камский в очередной раз стряхнул тягостное оцепенение, медленно зашагал к своим.

Женька встретил его взглядом, в котором было больше растерянности, чем горя.

– Папа… Почему так случилось?

«Не до конца ещё осознал, – тоскливо подумал Камский. – Может, и к лучшему…»

– Это жизнь, Женя… – медленно, успокаивающе проговорил Андрей Игоревич. – Всякое бывает. С кем угодно может быть. И – будет… Тут ничего не исправить. Жизнь, да, такая…

– Такая… – эхом повторил Константин. – Но жить надо.

– Всякое? С кем угодно? – тихонько, недоверчиво переспросил сын. – А почему именно с нами?

Камский прижал его к себе. Чуть поколебался, но всё же прогнал возникнувшее желание рассказать сыну о том, что случилось одиннадцать лет назад. Зачем? Утешить? Сейчас-то какой смысл в таком утешении…

– Не знаю, Женя… Не знаю.

Следующий вопрос Женьки был таким, что Константину показалось – ослышался.

– А если и меня завтра не станет?

– Женя, ты о таком даже не думай, – негромко припечатал Андрей Игоревич. – С чего вдруг?

– Ну, ты же сам сказал: «Всякое бывает».

Камский встряхнул сына за плечи, посмотрел в глаза – так, что тот не выдержал, отвёл взгляд.

– Не смей о таком даже думать, не то что говорить… – медленно сказал Константин, стараясь не сорваться на крик. – Чтобы я больше ничего похожего… Понял?!

Женька поспешно кивнул, всё так же пряча глаза. Константин снова прижал его к себе, Андрей Игоревич крепко обнял их, торопливо бормоча: «Всё, всё будет хорошо».

На поминках Камский выпил две стопки, а остальное время сидел, ковыряясь вилкой в тарелке, лаконично кивая на звучащие соболезнования и вяло поддерживая возникающие разговоры. В голове неугомонно хороводилась троица: «Жить надо», «А почему именно с нами?», «…меня завтра не станет?».

Уснул он лишь перед самым рассветом. Резко, словно его на аркане сдёрнули в чёрную полынью забытья, утянув на самое дно.

Проснулся Константин под вечер. Сына и Андрея Игоревича дома не было. Отец позвонил через несколько минут и сказал, не размениваясь на предупреждения и тому подобное. Срывающимся, густо простёганной тоскливой растерянностью голосом: