Татьяна Корсакова - Вранова погоня [litres]

Как Эльза прощалась с родственничками, Никита тоже видел, специально выбрался из укрытия, чтобы посмотреть. Лучше бы не смотрел, потому что большей мерзости и лицемерия он еще не видел. А директор ведь поверил! Вон как умильно улыбается. Директор у них мужик неплохой, только слишком доверчивый. Его даже Никита вокруг пальца обведет, не то что эта Януся.

С Эльзой он заговорил тем же вечером, подкараулил после ужина, едва удержался от желания дернуть за рыжую косу, вместо этого дернул за рукав. Она испуганно шарахнулась в сторону, но даже не пискнула. Вот такая выдержка.

– Марс – это твой пес? – Так себе начало беседы. Да и не беседы, если уж на то пошло, а знакомства. Просто ничего другого в голову не пришло.

– Ты подслушивал? – А она ведь даже не удивилась. И шарахаться перестала, стояла смирно.

– Я слышал, – сказал он с нажимом на слово «слышал».

– Марс – это овчарка. Это папы моего пес… Я думала, его уже нет, что его забрал кто-нибудь или еще чего хуже, а он, оказывается, у этих…

– Родственников, – подсказал Никита.

– Они мне никто! Когда папа был жив, они даже не общались.

Может, накипело, а может, Никита выбрал подходящий момент, но девчонка заговорила. Полгода молчала как партизан, а теперь словно прорвало. Она говорила и даже не замечала, как он тащит ее в парк, подальше от посторонних. Не то чтобы он стеснялся, просто не хотел ненужных разговоров. А разговоры непременно начнутся, если кто-нибудь из ребят увидит его с этой… рыжей.

– А теперь что? – Никита посадил, почти толкнул ее на скамейку, сам плюхнулся рядом, нашарил в кармане контрабандную пачку сигарет, закурил. Курил он редко, но сейчас особенно хотелось казаться старше и сильнее.

– А теперь им нужна наша квартира, – сказала и всхлипнула. – Квартира нужна, а я нет. Понимаешь? – И глянула этими своими глазюками. Именно тогда Никита впервые и рассмотрел их цвет.

– Понимаю. – Что же тут непонятного?! Квартирный вопрос испортил не только москвичей. Вот тебе и странное стремление к опеке над бедной сироткой. Все просто!

– Я не хотела. – Она перестала всхлипывать, подобранной веткой принялась что-то рисовать на земле. Никита не сразу понял, что собаку. Не просто собаку, а самую настоящую овчарку. – Я даже тем людям, что меня расспрашивали, сказала, что никуда не хочу, что мне тут хорошо.

– А тебе хорошо? – спросил Никита неожиданно для самого себя.

– Мне нормально, – ответила Эльза и дорисовала собаке ошейник. – Мне нужно было продержаться два года до совершеннолетия. Я бы сумела. Как-нибудь…

– …Продержалась, – закончил он за нее.

– Да. А теперь не могу. Если у них Марс, я его не брошу. Ты не знаешь Янусю, это она только с виду такая сладкая и улыбчивая, а на самом деле она… – Эльза сделала глубокий вдох, выпалила: – Она сволочь!

– Сволочь, – Никита согласно кивнул.

А Эльза уже стерла собаку и принялась рисовать что-то новое, он пока не мог понять, что именно.

– А в принципе ничего не изменилось! – сказала она неискренне бодрым тоном. – Мне осталось продержаться все те же два года, только в другой тюрьме.

– Здесь не тюрьма. – Никите вдруг стало обидно за свой детский дом. Это ведь и в самом деле был очень хороший детский дом. И относились к ним здесь хорошо, и учили так, что вот, например, он, Никита, занял первое место на городской олимпиаде по биологии. Если бы плохо учили, разве бы занял?!

– Прости, я не хотела. – А рисовала она дом, только не современный, а что-то старинное, кажется, на берегу реки. Или озера.

– Ты сама виновата, – сказал он зло и сам удивился своей злости. – Тут нормальные все.

– Нужно быть как все. Я понимаю. – Она говорила, не поднимая головы. – У меня просто не получается.

Что-то ведь случилось в ее жизни. Что там орала Януся? Что-то про то, что Эльзин отец погиб по ее вине. Просто так орала или правду говорила? Если правду, то даже представлять не хочется, что там сейчас творится у Эльзы на душе. Представлять не хочется, а спрашивать как-то неловко. Да и не его это дело.

Поэтому вместо расспросов Никита сказал:

– Здесь тебя больше никто не обидит.

Она оторвалась от своего рисунка, посмотрела на него очень внимательно, словно видела впервые, а потом сказала:

– Спасибо, Никита, но я здесь ненадолго…

Так и вышло. Документы на опеку Януся оформила в рекордно короткие сроки, за два месяца. Но эти два месяца Никита за Эльзой приглядывал и малым наказал, чтобы не обижали. Ее и не обижали, просто сторонились. А Эльзе, кажется, только это и было нужно, чтобы оставили в покое. Общалась она исключительно с Никитой. Встречи их проходили то в парке, то на чердаке. Никита однажды отвел ее на чердак, показал свой «кабинет». «Кабинет» был сооружен из старой мебели, выглядел довольно нелепо, но Никиту это не волновало. Куда важнее для него была возможность уединиться, отдохнуть от внешнего мира. Биологию с химией он тоже большей частью учил на чердаке, чтобы никто не мешал, не отвлекал от мечты. А мечта у него была одна, но очень большая: Никита хотел стать врачом. И не просто врачом, а хирургом, чтобы спасать жизни и все такое…

Эльзе «кабинет» понравился. На самом деле понравился! Она села на старый диван с продавленными пружинами, сложила веснушчатые ладони на коленках, посмотрела в пыльное чердачное окно.

– Надо помыть, – сказала очень серьезным тоном. Она вообще была серьезная, почти никогда не улыбалась.

– Зачем? – удивился Никита.

– Чтобы видеть небо. Небо сейчас яркое, весеннее, а из-за грязи кажется, что там зима.

Мыть окно не хотелось, поэтому Никита в ответ лишь пожал плечами и закурил.

Окно Эльза помыла сама на следующий день. Помыла, подтащила к нему Никиту, велела:

– Смотри!

Он не сразу понял, куда смотреть, а потом увидел зеленое море из колышущихся верхушек лип, золотую маковку старой церкви. И все это на фоне пурпурного, полыхающего закатом неба. Красота! Ведь и в самом деле красота!

А на следующий день Эльзу вызвал к себе директор, и Никита понял – все, Януся добилась своего. Вечером Эльза пришла в его «кабинет», села на старый диван, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, даже не всхлипывала, просто сидела вот так, молча и неподвижно. Никита сел рядом, осторожно погладил ее по плечу, сказал:

– Ты только не реви, Элли.

– Не буду. – А ладони от лица она так и не отняла. – Меня папа называл Элли. Как в сказке про волшебника Изумрудного города.

– На самом деле она Дороти, но Элли мне нравится больше.

– Папа тоже так говорил. – Все-таки она убрала руки от лица, посмотрела на Никиту одновременно решительным и несчастным взглядом. – Они меня завтра заберут.

– И что будет? – На самом деле он прекрасно понимал, что будет, просто не знал, что сказать.