Василий Немирович-Данченко - Двойная старуха [Фантастика Серебряного века. Том VIII]

— Не богохульствуй, несчастный!.. Замолчи! Разве ты не слышал о Филиппе Жестоком?.. Он также произносил хулы на Непорочную — и молния пала на него и спалила великого грешника, так что он не успел даже прошептать покаянного слова!

— Зачем же это покаянное слово?

— Если оно от сердца, если оно искренно, Господь прощает за него многое!

— И все простить может?..

— Нет предела Его милосердию!

— Спасибо, монах. Я, знаешь, прежде сомневался, а теперь вижу, что все можно делать, только потом сходить к капеллану и порассказать ему об этом, — и св. Петр сейчас же явится со своими ключами.

И молодой граф, повернувшись спиной к отшельнику, заснул.

Всю ночь ему спилась какая-то полуобнаженная, бледная и больная женщина, распростершаяся на плитах перед статуей оскорбленной им Мадонны. Женщина молилась о своем сыне и, рыдая, билась головою о камни. И Мадонна с кротким и печальным лицом внимала ей — а поутру, когда в стрельчатое окно заглянуло тихое утро, отверзлись уста статуи, и она шепнула что-то молившейся. Странно, граф узнал в виденной во сне комнате капеллу своего замка. Женщина с просветлевшим лицом поднялась и подошла к нему. Она положила руку ему на чело — и неведомое доселе спокойствие разлилось по всему его телу. «Кто ты?» — спросил он. Она все так же молча смотрела на него… «Кто ты?» — попробовал было он сбросить ее руку… Женщина наклонилась и поцеловала его… «Кто ты?» — наконец, крикнул он и проснулся.

В отверстие пещеры лился свет… Солнце сияло сюда сквозь зелень густого леса. Пустынника не было. Одна каменная Мадонна стояла в глубине этого грота. Весело пели птицы, и слышался громкий говор ручья, пробегавшего по каменьям. Юноша вскочил со своей лесной постели… Скоро сюда вернулся и пустынник. Он подал графу холодной как лед воды, хлеба и плодов. Тот только поморщился, глядя на все это.

— А вина у тебя нет?

— Нет!

Юноша быстро съел предложенное ему. При дневном свете он заметил на стене висевшие латы и шлем.

— Чьи это? — спросил он у отшельника.

— Мои были! — потупился тот, садясь на деревянную колоду, стоявшую в пещере.

Юноша рассмотрел щит с гербом… Он брошен был в дальний угол.

— Разве ты был рыцарем? — удивился гость, подходя к щиту и рассматривая лилии, изображенные на нем.

— Был великим грешником и ушел в пустыню спасти свою душу!

— Что значит быть грешником?.. Против кого грешил ты?

— Разве капеллан твоего замка никогда не говорил тебе об этом?

— Нет. Я не слушаю вздора!..

— Усмири свою сатанинскую гордость!.. Бог накажет тебя за нее до седьмого колена… Знаешь ли ты род феодала, владеющего замком на Черной горе?..

Еще бы ему было не знать! Пустынник не угадал в нем самого владельца.

— Сколько поколений грешников — одни за другими следуют в нем… И никогда не появиться праведнику среди нечестивых!

— Так думаешь ты — в роду этих графов никогда не будет святого? — насмешливо улыбнулся юноша.

— «От плодов их познаете их» [17] «От плодов их познаете их» — немного искаж. Мф. 7:16 в церковнослав. версии. . Когда вырастают гроздья на терниях или смоквы на репейнике? Смертные грехи на этом роде! Никогда не простятся они ему!..

И старик вдохновенно поднял руку, точно он кому-то грозил ею.

Граф нахмурился; недобрые молнии засверкали в его и без того мрачных глазах.

— А как же ты, старик, вчера говорил, что покаяние очищает грех?

— Какой грех? Разве есть покаяние для графа? Говорю тебе — вечность он будет гореть в огне неугасимом со всем своим злодейским племенем!

— Молчи!.. Или я вырву твой лживый язык и брошу его псам нечистым. Молчи, безумец, я — сам граф!..

И он назвал себя.

— Язык мой дан мне не для одной молитвы, но и для обличения; а ты давно превысил меру злодейства. Помни!..

Но ему не пришлось окончить. Юноша кинулся на него и положил одним ударом меча к ногам своим праведника.

Смутный страх закрался ему в сердце, но он сейчас же пришел в себя.

— Не все ли равно?! Ведь он же сказал, что мне нет прощения. Одним больше, одним меньше — не все ли равно теперь?!

И он, уж не думая ни о чем, беззаботно вышел, как будто бы не случилось сейчас черного дела. Лес был так же свеж, прохладен и светел; так же колыхались свежие ветви деревьев; так же пели птицы, задорно перекликаясь между собой; так же шаловливо бежали ручьи. Граф скоро добрался до тропинки, о которой еще вчера ему рассказал пустынник. Поселяне, в обычное время принесшие хлеб отшельнику, нашли его мертвым и похоронили убитого посреди пещеры. Само воспоминание о нем скоро изгладилось из памяти графа. Много еще совершил он зла потом, обратив в пустыню доселе цветущий край, так что даже император решил покончить с самовластным феодалом, как вдруг из всех окрестностей потянулись люди в новый крестовый поход. Убивать и грабить более было почти некого, а гроза, надвигавшаяся со стороны не любившего шутить императора, была не из тех, над которой можно было смеяться. Молодой граф, чтобы положить конец всему этому, собрал своих воинов, поручил старому мажордому управление замком, а сам отправился в числе крестоносцев во главе небольшого отряда, который, проходя по христианской стране, всюду оставлял за собою руины и пожарища…

Графа, разумеется, не одушевляла великая идея, вдохновлявшая других рыцарей.

Напротив, он схватился за это, как за единственный способ спастись от императорского гнева, да кстати, пользуясь полным простором, дать волю всем своим разбойничьим инстинктам. У ласковых вод Босфора, под темно-синими небесами Греции, в сожженной солнцем Палестине — он был верен самому себе. Горе было стране, подпадавшей под его власть! Гибель ждала доверчивый город, которого жители, полагаясь на христианское слово Черного рыцаря, выносили ему ключи и пускали его воинов в свои стены. Они не знали жалости; казалось, они хотели утопить в целом море пролитой ими крови память прошлого. Черный рыцарь дошел до сладострастия в преступлении. Оно ему доставило наслаждение, и не было той муки, которой он не подвергал несчастных пленников. Когда один из сарацинов, обезумев от боли, бросил ему в лицо: «Зверь и тот лучше тебя, подлый враг: зверь убивает разом», — граф насмешливо ответил ему: «Врешь! — Кошка всегда сначала измучит свою жертву и только потом покончит с нею». Жестокость его была такова, что ни богатый выкуп, ни седина старика, ни кротость девушки не останавливали его. Дошло дело до того, что рыцари отказались от него, а один из них — благородный Эдуард, герцог Тровизо, поклялся при первой встрече убить его, как бешеную собаку. Это передали Черному рыцарю — и через три дня враг его умер отравленным… Не одним людям объявил войну Черный рыцарь — ненависть его, казалось, не знала предела. Он уничтожал повсюду дивные создания зодчих, часто даже христианские. Сколько чудных дворцов было обращено им в развалины, сожжено и разрушено, от скольких храмов и мечетей остались одни кучи камней и мрамора. Дух истребления, казалось, вселился в него. Будь у Черного рыцаря возможность — он бы весь мир обратил в дикую пустыню!