Хейзел Хилд - Ужас в музее и другие рассказы

Позже, в кромешной темноте сводчатого зала, Джон проклял ту детскую наивность, что привела его сюда. Первые полчаса, сидя на скамейке для посетителей, он время от времени зажигал свой карманный фонарь, однако постепенно понял, что это действует на нервы еще сильнее, чем просто сидение в темноте. Каждый раз луч фонаря выхватывал из мрака новый зловещий объект - гильотину, какого-нибудь безымянного монстра, чье-то бледное, злое и коварное лицо с густой бородой или залитый кровью труп с перерезанным горлом. Джонс сознавал, что все эти предметы никак не связаны с реальностью, однако уже спустя полчаса он предпочел бы никогда больше не видеть их.

И что его дернуло смеяться над этим сумасшедшим? Гораздо проще было оставить его в покое или же вызвать психиатра. Возможно, размышлял Джонс, все дело тут в чувстве солидарности одного художника с другим. Все-таки Роджерс был чрезвычайно талантлив и вполне заслуживал помощи в борьбе со своей развивающейся манией. Любой человек, который смог бы вообразить и создать столь изощренные и невероятно реалистичные произведения, определенно близок к подлинной гениальности. Он обладал поистине феноменальным воображением, которое соединялось в его работах с поразительно отточенным мастерством.

Следовало справедливо признать, что Роджерс сделал для мира ужасов столько, сколько не удалось сделать всем его предшественникам, вместе взятым.

Внезапно из темноты донеслись отдаленные удары часов, бьющих полночь, и Джонс немного приободрился, услышав этот сигнал из реального внешнего мира, который, оказывается, продолжал спокойно существовать за стенами этого кошмарного зала. Сводчатое помещение своим полнейшим одиночеством напоминало могилу. Даже мышь была бы в этой обстановке подходящей компанией. Однако Роджерс как-то похвастался, что «в силу определенных причин» ни одна мышь или даже насекомое никогда не приближается к этому месту. Как ни странно, но это, по-видимому, действительно было так. Лишенная признаков жизни тишина была практически абсолютной. Хоть бы что-нибудь производило здесь какие-то звуки!.. Джонс шаркнул ногой, и ему ответило зловещее эхо. Он кашлянул, и отраженные каменными сводами звуки прозвучали в кромешной тьме, как издевательская насмешка. Джонс поклялся ни при каких обстоятельствах не разговаривать с самим собой. С его точки зрения, это было бы проявлением непростительной слабости и признаком полного морального разложения. Время текло невыносимо медленно. Джонс мог поклясться, что с тех пор, как он последний раз зажигал свой фонарь, прошло уже несколько часов, однако была еще всего лишь полночь.

Он очень хотел бы, чтобы его чувства хоть ненадолго притупились. Но окружающий мрак и безмолвие настолько обострили восприятие, что теперь его мозг откликался даже на самые слабые раздражители. Временами слух Джонса улавливал какой-то неясный шелест, доносившийся, по-видимому, с ночных улиц, и тогда он начинал думать о таких неуместных вещах, как музыка невидимых сфер и непостижимая, таинственная жизнь в других измерениях, воздействующих на наш мир. Роджерс тоже частенько разглагольствовал о подобных вещах.

Цветные пятна, проплывающие в темноте перед напряженными глазами Джонса, постепенно стали упорядоченно выстраиваться, образуя довольно любопытные фигуры. Джонс всегда удивлялся этому непонятному свечению, которое, приходя из каких-то неведомых глубин, всегда возникает перед нашими глазами в полной темноте, но он никогда не думал, что оно может вести себя подобным образом. Пятна утратили свою обычную беспорядочность и теперь кружились как бы с определенной целью, недоступной, однако, нашему пониманию.

Затем у него возникло странное ощущение какого-то близкого движения. Все двери и окна были закрыты, но в то же время Джонс чувствовал, что воздух в помещении не совсем неподвижен. И кроме того, было неестественно холодно. Все это очень не нравилось Джонсу. Воздух имел слегка солоноватый привкус, будто бы в нем растворились миллионы мельчайших морских брызг, и вдобавок ко всему вполне явственно ощущался слабый запах гнили и плесени. Днем он никогда не замечал, чтобы восковые фигуры как-нибудь пахли. Но даже сейчас ему не верилось, что они могут иметь именно такой запах. Это напоминало скорее «аромат» образцов из зоологического музея. Все это было очень любопытно, если принять во внимание неоднократное заявление Роджерса о естественном происхождении некоторых экспонатов. Хотя возможно, что именно эти заявления и заставили разум Джонса породить такие обонятельные образы. Нужно остерегаться чрезмерной игры воображения - разве не она свела с ума беднягу Роджерса?

Однако полное одиночество постепенно становилось пугающим. Даже отдаленный бой часов казался теперь идущим из каких-то недосягаемых космических глубин. Все это заставляло Джонса вспоминать о той жуткой фотографии, которую вечером показал ему Роджерс, - покрытые резными украшениями стены огромного зала, загадочный трон, являющийся, по словам Роджерса, частью руин, затерянных в опасных и недоступных глубинах Арктики. Возможно, Роджерс и действительно бывал на Аляске, однако эта фотография не могла быть ничем иным, кроме как мастерской инсценировкой. Иначе быть просто не могло, ведь все эти резные украшения из слоновой кости и зловещие символы не укладывались ни в какие мыслимые рамки. А эта чудовищная тварь, якобы найденная на троне - какой безудержный полет болезненной фантазии! Джонс задумался о том, насколько далеко он сейчас находится от этого сумасшедшего воскового шедевра. Вероятно, он хранится за той тяжелой дверью с висячим замком в мастерской. Впрочем, незачем размышлять о каком-то восковом изваянии. Разве в этой комнате не полно таких фигур, которые не менее страшны, чем пресловутое «Оно»? А за тонкой перегородкой слева находится отделение «Только для взрослых» с еще более отвратительными монстрами…

Близость бесчисленных восковых фигур все больше и больше действовала Джонсу на нервы, по мере того как часы вдалеке отбивали каждые пятнадцать минут. Он настолько хорошо знал музей, что не мог отделаться от их зрительных образов даже в полной темноте. Более того, темнота давала безграничный простор воображению, которое стремилось добавить к знакомым картинам несуществующие детали. Казалось, что гильотина поскрипывает, а бородатое лицо Ландру - убийцы пятидесяти своих жен - искривляется в садистской гримасе. Из перерезанной глотки мадам Димерс доносятся жуткие булькающие звуки, а безголовая и безногая жертва четвертования пытается приблизиться к Джонсу на своих окровавленных обрубках конечностей. Джонс начал часто моргать, пытаясь отогнать от себя эти образы, но это не принесло успеха. И, кроме того, когда он закрывал глаза, странные упорядоченные световые пятна становились более отчетливыми.