Джон Лэнган - Рыбак [litres]

Андреа достиг подножия склона, где, как Якоб облегченно отметил, и остановился. Над верхушками деревьев мелькало что-то огромное и движущееся. Андреа тоже это увидел – похоже, зрелище заставило его встать как вкопанного. Легкие Якоба горели в груди, пульс барабанил в ушах. Его ноги вздымали брызги грязи, снося тело вниз по склону. Топор грозил вот-вот вылететь из рук. Андреа не сошел со своего места, и Якоб был уже почти у цели.

А потом твердь, выровнявшись, сделала резкий кульбит, и Якоб помчался на Андреа. Он попытался притормозить, но у него на шее будто повис груз, тянувший вперед. Пару-тройку раз споткнувшись, он тяжело бухнулся на колени. Все еще сжимая в руке топор, он поднял взгляд, не желая терять Андреа из виду – если бы только сердце колотилось не так отчаянно, каждым ударом будто высасывая из груди силы! Руки и ноги дрожали – попробовав встать, он понял, что не удержится. Впереди что-то шумело, и ему отчаянно хотелось узнать, что именно, но, едва повернув на звук голову, Якоб понял: лучше бы он этого не делал.

Где-то в пятидесяти ярдах впереди океан накатывал свои волны на скалистый берег. Якоб уже видел океан на своем пути в Америку, но воспоминание об Атлантике не могло подготовить его к тому, что открылось глазам тогда.

Вода тамошнего океана была темнее темного, будто сама ночь обратилась в воду и залила землю. И тот темный океан штормило – пенящиеся волны вздымались к самому небу, каждая высотой с дом. Иные разбивались о зубчатые валуны, коими ощерился берег, стреляя брызгами высоко в воздух. Иные врезались друг в друга – большие волны проносились над малыми, поглощая их целыми рядами и, достигнув предела, разрушались. В том месте будто сошлось множество разнонаправленных течений.

В нескольких сотнях ярдов от каменистого пляжа – расстояние оценить было крайне трудно посреди этого разгула стихии, но не слишком-то оно было и большим, о покое и здравомыслии смело можно было забыть – нечто огромное поднималось из волн. Разум Якоба настаивал, что впереди – остров, ибо не могло быть такого большого животного во всем мире. Но громада впереди задвигалась, поднявшись сначала еще выше, выгнувшись поражающей воображение дугой, а затем расслабленно опустилась, замутив по обе стороны от себя губительные водовороты. По всей видимой длине чудовищное тулово пошло рябью – титанические мышцы напрягались и расслаблялись; и не осталось никаких сомнений – было ли оно живое. До той поры Якоб на вопрос о самой большой когда-либо виденной вещи помянул бы собор Святого Стефана в Вене, но зверь, по чьему чешуйчатому боку стекала черная вода, низводил знаменитую постройку до уровня безделицы. Его объемы были столь велики, что одно лишь присутствие здесь такого монстра действовало на Якоба, давило подобно литейному прессу.

Из-за морского зверя Якоб не замечал ничего вокруг себя, но когда подбежал Анжело и во всю мощь голоса выдал «Матерь Божья!», окутавший его разум дурман отступил. Чтобы вывести Андреа из ступора, потребовалась добрая встряска, но Якоб же к тому времени, как Итало и Райнер достигли берега, успел подняться на ноги и осмотреться. Первым делом он увидел кровь – ею была пропитана полоска земли, граничащая с берегом. Она собралась в ярко-красные лужи, красными дорожками натекла со стороны скал. Кровоточили три туши – две справа и одна слева. То были быки, но какой-то поистине сказочной породы – каждый из них был размером со слона, со шкурой цвета богатого закатного золота. Если бы не монстр в волнах впереди, Якоба бы поразили их размеры. Бык слева был обезглавлен, один из лежащих справа – тоже. Тяжелые головы были поставлены посередине, рядом с чем-то, похожим на якорь – с тремя зубцами вместо двух. Каждый зубец ростом был больше самого Якоба. Это ведь огромная приманка, понял он, и головы быков будут насажены на эти острия . Приманка ничем не закреплена, но то явно был лишь вопрос времени – на берегу было свалено столько веревок, катушек и бобин, что рябило в глазах. Был там и грубый трос, широкий, как сильная мужская рука, была там и гладкая бечева, тонкая, как шнурок. Были веревки, вымоченные в чем-то вроде дегтя, и веревки белее самого молока.

Кое-какие из них уже пошли в дело. Кто-то успел заготовить несколько мощных пней от растущих кругом странных деревьев – каждый из них где-то по грудь Якобу. В пнях были пробурены отверстия на различных расстояниях от земли. Трос был пропущен сквозь эти лунки и с нерегулярными интервалами сплетен в сложные узлы, закреплен большими скобами из стали. От обручей вокруг каждого пня веревки тянулись вдоль левых боков бычьих туш, над которыми вовсю жужжали облака зеленых мух, в океан. Якобу было видно, как они то подвивались, то натягивались до звона, подобно гитарным струнам.

– Зачем ты здесь? – воззвал откуда-то голос. – Чего тебе нужно? – Слова эти сказаны были на немецком, но с каким-то совершенно древним акцентом. Человек, что обратился к Райнеру, стоял за одним из обезглавленных быков – массивная туша животного скрыла его от взгляда со стороны. На нем был прочный фартук, сшитый из разномастных отрезков ткани, весь заляпанный запекшейся кровью – как и огромный нож в правой руке мужчины. Под лоскутным фартуком тот был одет в белую рубашку и черные брюки, лучшие дни которых остались далеко позади. Волосы у него были длинные и распущенные, сальные, подбородок окаймляла густая борода. Лицо притом было молодым, почти мальчишеским. Это, наверное, и был тот самый Рыбак, о котором рассказывал Райнер, но если бы кто-нибудь сказал Якобу, что это просто ученик мясника, он не стал бы спорить.

– Веревки! – скомандовал Райнер. – Пойдемте!

Итало рванулся к ближайшему пню, добежал до места, где веревка исчезала в океане, и с размаху ударил по ней топором. Трос не особенно толстый, но лезвие отскочило от него с ливнем искр и страшным скрежетом. Итало отступил, будто отброшенный отдачей. Веревка пострадала лишь самую малость. Нахмурившись, Итало снова нанес удар.

– Поторопитесь! – крикнул Райнер остальным – ведь те все еще стоят, наблюдая за усилиями Итало. Анжело и Якоб подключились и с горящими щеками стали рубить ближние к себе тросы. Райнер пихнул Андреа вперед, и тот тоже кое-как побрел к укреплению-пню.

Веревка, с которой пришлось иметь дело Якобу, была крепкая, ее шероховатая поверхность вся сияла от вплетенных в нее рыболовных крючков. Бо́льшая их часть такого размера, какой был бы в самый раз при ловле форели или окуня, но иные крючки рассчитаны явно на рыбу покрупнее, включая такой, что был размером с руку Якоба – и он дико закачался из стороны в сторону, когда топор врезался в трос. Видя ширину троса, Якоб не рассчитывал, что с тем будет покончено быстро, но чего он и подавно не ожидал – ощущения, поползшего вверх по топору, когда лезвие врубилось в волокнистую бечеву. Древко завибрировало, будто соединившись с источником огромной силы. Якоб подналег на топор в попытке разорвать эту связь, но орудие было отброшено назад с такой силой, что едва ли не развалилось прямо в воздухе. Запах жженого волоса защекотал ноздри. Ему все-таки удалось повредить трос, но совсем чуть-чуть.