Джон Лэнган - Рыбак

Он вырвался в ночную прохладу. Райнер, выбежав следом, с силой захлопнул за собой дверь и приник к ней; кольцо сызнова целого дверного молотка глухо звякнуло. Взгляды мужчин скрестились на нем: все ждали незнамо чего, какого-то, быть может, знака, однозначно указавшего бы, что их приключение завершилось. Но всё, что они услышали, – пение птиц в преддверии рассвета; все, что увидели, – небо над головой, из черного перетекающее в темно-голубое.

Оттолкнувшись от двери, Райнер взмахнул руками и произнес:

– Глядите!

Мужчины заозирались. Якоб заметил сразу – стены воды, сопровождавшие их на пути к особняку Дорта, исчезли, и трава там, где они когда-то были, серебрилась лишь от обычной росы.

– У нас получилось, – вымолвил Итало. Судя по тону его голоса это был скорее вопрос, нежели утверждение.

– Похоже, что да, – сказал Райнер.

– Какое еще, черт тебя дери, «похоже»?

– Видимо, мы добились успеха.

– Почему «видимо»? – не унимался Итало.

– Потому что пока еще слишком рано утверждать наверняка.

– И сколько времени должно пройти, чтоб наверняка?

– Когда каждый из нас умрет в своей постели, – ответил Райнер, – от того, чему будет предопределено закончить наши дни на этой земле, тогда можно будет сказать, что весь наш сегодняшний труд не прошел задаром. Если, сколько бы времени ни прошло, семьи наши не пострадают ни от чего, кроме типичных болезней, тогда нам можно будет с легким сердцем испустить последний вздох. Если никто из нас больше никогда не услышит речь поднятого из могилы человека, тогда на смертном одре нам можно будет спокойно смежить веки.

– А что если нашим детям придется отвечать за то, что мы сделали? – спросил Итало. – Или даже нашим внукам?

– Мы к тому времени будем мертвы, – отрезал Райнер, – и ничто из этого нас заботить уже не будет. – Прежде чем Итало смог что-то добавить, Райнер ступил на тропу к лагерю и зашагал прочь. Сначала Андреа, затем Якоб и наконец хмурый как туча Итало – все они последовали за ним.

Никто из них больше никогда не вернулся к особняку Дорта, но Якоб, Райнер и Итало – троица оставшихся в лагере – всегда чутко прислушивались к новостям, касающимся его. Первые весточки пришли несколькими месяцами спустя – шел уже почти год расчистки долины, когда подоспела очередь Станции исчезнуть с лица земли. Согласно сведениям, доступным общественности, особняк Дорта все еще принадлежал мужчине, которого все предпочитали называть просто «гость Корнелиуса», но никто не мог вспомнить, когда в последний раз владельца видели за пределами дома, да и внутри, раз уж на то пошло. Уже долгое время в окнах особняка не горел свет, но все эти свидетельства запустения не смущали орды официально выряженных мужчин – те продолжали стучаться в главную дверь до тех пор, пока не стало ясно как божий день, что им никто не откроет. Порой к порогу особняка подбрасывали не менее официального вида конверты. Находились и такие упертые, что колотились в дверь по получасу, а один особо дотошный юноша даже обошел дом по кругу и стал продираться сквозь захватившие сад сорняки в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни. Всё, что ему в итоге досталось, – сильный ожог от ядовитого плюща и полные штаны колючек.

Цель этих поползновений была предельно проста – известить Гостя, что его время в особняке подошло к концу, что уже назначена дата, до которой он еще может вывести отсюда все, что не подлежит уничтожению, что ему полагается чек на предъявителя, по которому он смог бы возместить стоимость отнятых земли и постройки. Шериф давно уже занимался всем этим, но репутация старого Корнелиуса всякий раз заставляла его обходить дом стороной. Когда же пробил час и на него возложили обязанность выселить Гостя любой ценой, он пошел на дело с большой неохотой. Шериф родился и вырос здесь и частенько слышал в детстве истории о загадочном Госте – именно они отвращали его от места до того самого дня, когда половина Станции уже полегла в руинах. Так или иначе, он учтиво постучал в дверь, и когда стало ясно, что никто к нему не выйдет, приказал прибывшим вместе с ним патрульным выбить ее. Они так и сделали, приложив немало усилий, ибо дверь была из добротных.

Внутри дом являл собой печальное зрелище. Глазам шерифа и помощников предстал не просто интерьер заброшенного дома, в котором успела обосноваться мелкая лесная живность, – вся мебель там была расколочена в щепки. Шерифу даже не нужно было далеко ходить, чтобы оценить масштабы запустения – одна из несущих стен обрушилась, часть крыши провалилась внутрь, превратив особняк в огромную выскобленную раковину. Черный мох покрыл каменные стены, облепил сваленные на полу обломки. Самая большая куча мусора была свалена по правую сторону от главного входа – откуда-то из-под ее основания одиноко торчала конечность. Шериф, сходу опознав в ней руку по локоть, пошел вперед, но тут один из патрульных ухватил его за плечо и дрожащим голосом произнес, что с рукой этой «что-то сильно не то». Высвободившись из хватки, шериф все же поосторожничал и, напрягши зрение, увидел: пальцы на руке обладали дополнительной фалангой, между ними пролегала перепонка, а ногти, заворачиваясь острыми концами вниз, напоминали скорее когти зверя.

Будь у шерифа другой склад ума, он, возможно, пошел бы дальше и расчистил бы мусор, дабы увидеть то, что под ним лежало. Но ни научного любопытства, ни простой удали у него за душой не водилось, он был очень осторожным мужчиной, за весь свой срок не влипшим ни в одну серьезную передрягу. Приказав патрульным покинуть дом, он вышел следом и запер дверь так крепко, как только получилось, а затем пошел прямиком в управу и заявил, что особняк Дорта не только пустовал, но и являл собой рассадник антисанитарии, который надлежало в скорейшем времени спалить, предварительно облив всеми видами горючего. Никто особо не стал возражать – огонь полыхал целый день, и примерно столько же времени ушло на то, чтобы почерневшая каменная кладка остыла и к ней можно было бы без страха прикоснуться рукой. Все, что было внутри, обратилось в пепел, который по приказу шерифа собрали лопатами и куда-то вывезли, быть может, на свалку в Уилтвике, а может быть, и прямо в воды Гудзона. После того как кладку снесли, та же безвестная участь постигла и камни, слагавшие ее.

Итак, особняку, к вящему удовлетворению шерифа, пришел конец. Поместье было во всеуслышание объявлено заброшенным, и бригады демонтажеров принялись за то малое, что от него осталось. Малое, да удалое – после пожара уцелел ряд хозяйственных построек, включая просторный амбар, и все их требовалось снести, не говоря уже о рубке разросшихся яблоневых садов и части леса, уцелевшего еще с поры первых европейских поселенцев. Была тут и парочка крупных камней; их не помешало бы вывернуть из земли и увезти. Всякую растительность – от куста до цветка, от сорняков до травы – необходимо было выкорчевать, а оставшуюся в земле ямку засыпать и разровнять.