Максим Кабир - Скелеты

Она хлопнула калиткой. Выдохнула, собираясь с мыслями.

Снег успел подтаять, тропинка заболотилась. Месиво из грязи и песка. Было тепло, вопреки прогнозам синоптиков. Те гарантировали минус двадцать. Приятно осознавать, что не ты одна постоянно лажаешь.

«Надо найти нормального мужика, — рассуждала Ника, шлепая по жиже. — Высокого стройного брюнета. Непременно красивые кисти. И идеально чистая обувь».

Варшавцево походило на затопленные талым снегом рисовые поля в пригороде Токио. Улицы поражали безлюдностью. Одинокий парень стоял на ступеньках круглосуточного магазина, и кроме него…

Нике захотелось себя ущипнуть.

Продолжают глючить таблетки? Тогда галлюцинация гораздо симпатичнее «плакатного» миража.

У круглосуточной «Степи» сражался с пачкой «Мальборо» высокий стройный брюнет. Неумело рвал целлофановую упаковку, но сигареты не поддавались.

Андрей Ермаков, ее первая любовь. Ее сладкие девичьи грезы и записи в тайном дневничке. В семь утра, возбужденный и расхристанный. И… черт, красивый.

Ника — ну почему нельзя было накраситься? — приблизилась к другу детства.

Ермаков оторвался от злосчастной пачки, посмотрел на нее светло-карими глазами и сказал:

— Ника. А ты не призрак, Ника?

Она рассмеялась, и напряжение мгновенно испарилось. Будто они виделись вчера.

— Я собиралась спросить тебя о том же.

Она забрала у него сигареты и соскоблила пленку. Вернула ему открытую пачку. Рассматривая ее чуть ошалевшим взглядом, он сунул сигарету в рот. Давать прикуривать клиентам входило в ее обязанности, и она щелкнула зажигалкой. Его кисти… Его кисти прошли аттестацию.

Она опустила взор. Ботинки Ермакова были заляпаны грязью.

«Не принципиально».

— Как ты… — Ермаков подавился дымом и закашлялся.

«Интересно, — промелькнуло в голове, — он помнит про шкаф и журналы?»

— Прости, — сказал он, отфыркиваясь, — я не курил восемь лет.

— Зачем начал? — спросила она, поджигая свою сигарету.

— Прошлое настигает. Ника… Черт, Ника!

Он обнял ее, как обнимают старых дружков: «Привет, малявка!»

— Мама говорила, ты в Японии.

— Вчера вернулась.

— И я вчера…

Он улыбался широкой растерянной улыбкой.

— Это судьба, — заявила она. — Ты чем-то занят сейчас? Я бы прошлась, посмотрела город…

— Нет! — обрадовался он. — Не занят. Ты не представляешь, как мне не хочется идти домой.

— Представляю.

Они зашагали по аллее. Улыбаясь друг другу, откровенно друг на друга таращась.

— Расскажешь, что ты делаешь на улице в такую рань?

— Сигареты покупаю.

— Восемь лет не покупал и…

— А давай начнем с тебя, — увильнул он от темы. — Ты надолго прилетела?

— Насовсем. Тошнит от суси.

— И как тебе родина? — он окинул жестом убегающий вдаль пустырь, кучки собачьего дерьма, остов гаража и рыжие холмы на горизонте.

— Я в восторге. Угадай, кого я встретила вчера, сойдя с автобуса? Чупакабру!

— Его встречают все здешние возвращенцы! — засмеялся Ермаков.

Ему было четырнадцать, а ей двенадцать, когда они поцеловались. Без языков, но в губы. Это он помнит?

— Но как тебя туда занесло? Не было страшно лететь одной?

— Я и тут была одна, — пожала плечами Ника, — мама умерла в две тысячи седьмом… про брата ты знаешь. Я полтора года проучилась в горном, но быстро поняла, что профессия геодезиста — это не мое. Бросила учебу, пошла работать официанткой, потом барменом. Не то чтобы официантка — «мое», — торопливо добавила.

— А танцы?

— Ну, я же в нашей «Грации» танцевала. Опыт какой-никакой был. Наткнулась на объявление в Интернете, прошла кастинг, заключила контракт.

— Я думал, это балет.

— Нет… такой мюзикл.

— Слава богу. Я балет терпеть не могу.

— И я… Я была самой старой танцовщицей в труппе. Двадцать восемь лет, меня бабушкой называли.

— Тогда я прадедушка. Песок сыпется, вон, — Ермаков кивнул под ноги, на размокшую желтую муку.

Они спускались узкой дорожкой к карьеру. Андрей расспрашивал про Токио. Метро, люди, кухня… Она рассказывала истории, которые будто и не наяву происходили или в чьей-то пропорхнувшей мотыльком жизни, а над черной бездонной водой клубился молочно-белый туман. Сколько раз они купались в ней, ныряли с валунов? Худенький подросток и нескладная плоскогрудая девчонка.

— Японцы до ужаса вежливые, — рассказывала Ника, — благодарят за любой пустяк по часу. Но дверь перед девушкой не придержат, не пропустят вперед. Инфантильные очень. Гламурные. Много работают и много пьют. Мазохисты… И не выговаривают букву «л»… Один парень… едва ли не из якудзы… втюрился в мою подружку. Выучил «люблю» по-русски и носился за ней, татуированный амбал: «Рубрю! Рубрю!»

Они засмеялись, стоя над мглистым обрывом.

— А ты на японском говоришь?

— Не! Я к репетитору ходила… Ну разговорный — кое-как, рэпера-тинэйджера, может, и пойму. Там грамматические формы относительно несложные. Сотню иероглифов накарябаю. Ага, из нескольких тысяч. Я сломалась на этом… транс… транскрибировании. Где «си», где «ши» или «щи»… поливановская система, хэпберновская…

— А ты крутая, Ковач! — непритворно восхитился Ермаков, и ей было лестно.

Они брели по серпантину, выдолбленному и утрамбованному бульдозерами, вниз, к каменистому берегу, где забытым кусочком лета валялся потрепанный пляжный зонт, где повисали на ветках и скорченных черных корягах клочья тумана.

Ника забыла, когда она гуляла так непринужденно, тараторя обо всем, что придет на ум.

— Я тебе уши насквозь прожужжала Японией этой, — сказала она. Рука лежала на локте Ермакова. Завершив круг, они выбирались из гигантской воронки. — Ты же журналист, так?

— Не так. Я программу веду на областном канале. Про паранормальные явления. И лучше тебе не знать, какой это бред. Водяные, эльфы, привидения, — он замолчал на миг, почесал шею. — Товарищ мой, он моих рыбок сейчас кормит… на НЛО помешан. Мечтает, чтобы его похитили марсиане. И этот еще самый вменяемый.

— Блин, интересно же!

— Бывает и интересно. Только существует опасность захождения шариков за ролики. Если долго вглядываться в бездну…

— А как ты в Варшавцево очутился? Тут эльфов вроде бы нет.

— Это еще вопрос. Но я не ради эльфов. Все куда поэтичнее. Я, будучи юношей бледным со взором горящим, вирши сочинял. И кое-кто мне это припомнил. В четверг в ДК поэтический фестиваль состоится, а меня пригласили быть председателем жюри.

«То есть ты холост», — мысленно заключила Ника. Женатый мужчина не попрется под Новый год в город Варшавцево слушать провинциальных поэтов.

— Я рада, что так вот совпало. А про сигареты признаешься? Очень любопытно.

Они вышли на Быкова. Окраина была, как и прежде, малолюдной. Хромал к магазину мужик в шапке Деда Мороза да столетняя бабка кормила у беседки котов.