Максим Кабир - Скелеты

Готовя передачу, Андрей вычитал в Интернете об аятлыгах, ритуальных коврах. В них туркмены заворачивали покойников, чтобы везти на кладбище. Он вставил аятлыги в сюжет, но редактор его забраковала.

— Хотя бы ковер какой-нибудь раздобыли, — негодовала она.

Убитый горем дядя сжег на пустыре нехороший ковер, о чем Андрей и заявил редактору. Ковер, — утверждал дядя Влада, — стонал, сгорая в пламени.

— Ковров, что ли, мало? Нашли бы любой, чтобы мужик на фоне вещал.

Шахтера заменили на фейковую проститутку, чью фейковую подругу убил вибратор. «Мистические истории» лишились единственного героя, которому Андрей поверил.

— Нет, приятель, — сказал он своему хулиганистому привидению. — Это шоу для эфира бедновато.

И пошел, насвистывая, сервировать стол. Через полчаса в дверь позвонил Хитров. Хитров притащил елку.

Они говорили о прошлом. О Варшавцево, странном городе, присобачившемся к трассе. Его скачущих тропках, его резких нырках в балки. Ветер приносит из степи туман, заливает в чашу карьера, и вода становится похожа на чай с молоком. Туман белыми змеями ползает по оврагам, перекидывается через парапеты. Центральная площадь выткана его паутиной, белесый дым окуривает подножье памятника, и серый фасад ДК, и автовокзал, с которого хочется уехать навсегда. Бредущие в потемках торопятся скорей очутиться среди живых. Из рвов вязко тянутся щупальца, норовят схватить за шиворот.

Здесь есть два стадиона, две парикмахерские, туннель, связующий поликлинику и кладбище, и красные ковры на стенах. Здесь люди закупаются к праздникам, пишут стихи, а художественный руководитель Елена Сова — она будет членом жюри фестиваля «Степные строки» — пишет очередное письмо на сайт Государственной Думы: она требует переименовать город, потому что геологоразведчик Н. Л. Варшавцев в Гражданскую войну казнил мирных жителей, степняков, упокоенных в безымянных могилах.

Варшавцев смотрит на деревянный крест за торговым центром. Никто никогда не построит здесь церковь.

— Я был уверен, что к тридцати мы станем звездами.

Они пьют на кухне, виски согревает, умиротворяет. Это жутко уютно: пить и болтать с лучшим другом, когда за окнами вьется туман. Они прислушиваются к паузам между фразами. Им нужно рассказать друг другу о диких и неправдоподобных вещах.

На столе сырная нарезка, лимон, упругие и шероховатые огурчики, оливки (в детстве Андрею казалось, что оливки воняют туалетом). Андрей отыскал на антресоли пластмассовое ведерко и погрузил в него елочку. Укутал ведерко простыней, получился эдакий сугроб.

— Ты и стал звездой, — сказал Хитров.

Ему не хватало этого: обаятельной улыбки товарища, газовой колонки над плитой (она однажды громыхнула так, что Люда или Лида едва не потеряла сознание), ворчливого холодильника.

— Звездой, — горько улыбнулся Андрей, — ты эту дрянь видел вообще?

— Я целевая аудитория.

— Нет, Толька. Не о том я мечтал. Не…

«Не собирался встречать две тысячи семнадцатый в вашей глухомани», — чуть не вырвалось у него.

«Счастливый ты, Толька, — подумал Андрей, — женщина любимая, доченька. И мы с Машей деток планировали завести, и в Прагу смотаться, и черт-те что еще».

Было больно представлять Машиного ребенка, похожего на папочку, на Богдана. Сероглазого, русого. В такие секунды шева возвращалась и вновь ввинчивалась в кишки.

Телефон Хитрова заиграл песню Лу Рида.

— Жена звонит, — извинился Хитров и выскользнул в коридор. Сид Вишес на плакате тоже был родным, из их с Ермаковым общего прошлого.

— Отмечаете? — спросила Лариса.

— Ну, так, по-скромному.

— Отмечайте, не спеши. Юла заснула, а мы с твоей мамой чай пьем.

— Сплетничаете?

— Естественно. Толь…

— Да?

— Расскажи Ермакову про змей.

Хитров вздохнул. И как она себе это воображает? Короче, Ермак, у нас с женой крышу снесло, нам гадюки мерещатся. К гадалке не ходи, решит Ермак, что друг в «Мистические истории» метит.

— Расскажу, — пообещал он. И поплелся на кухню, где Ермаков нарезал яблоко.

— Все нормально? — Андрей оглядел нахмуренного приятеля.

— Да, — неуверенно сказал Хитров. И залпом осушил свою чашку. Заел оливкой.

Андрей ждал.

— Ермак, а ты как считаешь, есть на самом деле что-нибудь такое… необъяснимое?

— Есть, — убежденно сказал Андрей.

«В соседней комнате», — подумал при этом.

— Слушай, — Хитров обвел пальцем подсолнухи на клеенке. — Я тебе про ремонт соврал.

— Любопытное начало.

— Мы к родителям переехали, потому что у нас в квартире…

Челюсть Андрея непроизвольно приоткрылась, и дыхание перехватило. Опережая исповедь, он догадался, что именно намеревается сказать ему Толька.

— …Не знаю, как это назвать. Херня у нас в квартире творится. Плохая херня.

Андрей моргнул, изумленный. Отяжелевшее сердце барабанило в такт с холодильником, жужжащим под лопатками.

— Неделю назад, — продолжил Хитров, поощренный вниманием друга, — Ларе начало казаться, что в доме буянит домовой. — Он смущенно поерзал. — Переключает каналы, книжки переворачивает. Сережки, мол, похитил, она их в мусорном ведре обнаружила. Я ей, конечно, не поверил. Мало ли какая блажь женщине мнится. Насмотрелась «Мистических историй», «Битвы экстрасенсов» на ночь… Ух, — Хитров почесал скулу, — тяжело дается мне разговор.

— Ты продолжай, — попросил Андрей. Его голос вибрировал от возбуждения.

Хитров ожидал немного иной реакции. Он ведь не добрался до главного, а Андрея уже странно колотит.

— В субботу я с репетиции пришел. Юлька спала. Я только на минуту отвлекся, а когда повернулся к ней…

— Что ты увидел? — с нажимом спросил Андрей.

— Змей. Десятки гадюк в постельке Юлы. Андрюха, я их видел как тебя, даже ближе. Желтые и черные змеи. И Юла стояла в кроватке, она не плакала, она, наоборот, улыбалась мне и держала за хвост метровую гадюку. И сейчас самое безумное. Плесни-ка каплю.

Андрей послушно налил виски. Горлышко дребезжало о края чашек.

Жидкость обожгла горло, Хитров прокашлялся. Алкоголь не пьянил, слова давались с трудом.

— Ладно, пофиг! — Хитров махнул рукой. — Заговорила Юла. Она в ноябре пролепетала «мама», и мы чуть от радости не умерли. А в субботу она сказала: «Белая лилия черной зимы». Вот мне, Ермак, она это сказала, вот в эти уши.

— Твоя дочь… — пробормотал Андрей.

— Моя дочь, — запальчиво воскликнул Хитров, — моя семимесячная дочь сказала мне: «Белая лилия черной зимы». Или не она, а то, что ею руководило, понимаешь? Как в «Изгоняющем дьявола». О, черт, как это похоже на бред… но, Андрюха, голос был… знаешь, эта программа в «Гугле», которая озвучивает написанное, неправильно расставляя ударения? Механический, искусственный.