Максим Кабир - Скелеты

Она запретила себе эти мысли, села на бетон и водрузила запрокинутую руку сына на колени. Кровь Жениса образовала лужу под его затылком, борода склеилась. Даже в глазницах стояли вязкие озерца, отчего раскрытые глаза напоминали глаза вампира.

Странно, что он читал ее стихи.

Странно, что она сочиняла их. Когда успела только: после слепоты всей ее жизнью был Степан. Девочкой она блуждала тугайными лесами, среди шуршащих ив, и зарифмовывала все, что встречала на пути. Паутину на кусте ежевики, перестук дятла в бору, выскочившего на прогалину зайца. Нехитрые рифмы скрепляли мир.

Она отдавала себе отчет: вирши ее никогда не были совершенством, но они утешали, привносили правильность. Они никому не вредили, пусть и не шли ни в какое сравнение со стихами Есенина, которого она так любила.

«Врешь, — хмыкнула она, баюкая кисть своего мальчика, — ты никого не любила, кроме…»

И все же случались светлые дни. Она вспоминала, как Мельченко посоветовал написать стихотворные правила для библиотеки, как предложил оформить стенгазету и помог издать книгу. Неимоверный тираж — сто экземпляров — и презентация в школе. На презентации, раздавая автографы, она почти не думала о Степане. А возлюбленный относился к ее увлечению снисходительно. Он говорил, что бог уничтожит речь, что люди будут рычать, как звери, и вначале не будет слова.

Она читала свои стихи Женису. В декабре двухтысячного он спросил, что означает строчка про белую лилию. Не имела ли мама в виду девочку, которую они держат в подвале? Но про лилию она написала еще в девяносто восьмом, увидев эти цветы за заляпанной грязью витриной. Или то было пророчество?

Она перебирала пальцы сына, сгибала их и разгибала, словно играла в сороку-ворону. Сорока-ворона кашу варила. Деток кормила. Этому дала — она скручивала задубевший мизинец. Этому дала — прижимала к ладони не обделенный безымянный палец. Этому дала…

Раскаленная батарея оставила на лице прижаренные полосы.

«Как бифштекс на гриле», — отрешенно подумала Мадина.

Полистала книгу и спросила, почитать ли сыну про зиму.

Сын молча попросил читать.

— Белая лилия черной зимы…

Взгляд прикипел к дверям. В коридоре загремело. Сердце женщины екнуло радостно.

На пороге возник Степан. Он походил на мумию того Степана, которого она увидела, прозрев. Высохший и сморщенный, но в пожелтевшее, будто бумажное, лицо были вплавлены живые горящие глаза. И они изучали Мадину.

Бушлат бугрился на знахаре. Под ним был надет бронежилет, и эта амуниция позабавила Мадину. Зачем ее божеству защита от пуль? Кто вообще осмелится поднять на него руку?

Позади Матая стоял парень в полицейской форме. Он жевал жвачку и равнодушно смотрел на труп.

— Где пятый ключ? — прошелестел Степан.

— Сбежала, — Мадина постаралась придать голосу виноватый оттенок. — И вот, — она подергала бледную кисть Жениса, — вот что натворила.

Степан молчал, лишь ерзали его желваки.

— Ты оживи его, хорошо? Он тоже хотел увидеть боженьку.

Жуткое подозрение усеяло мурашками плечи. Она уже просила его о том же. Просила воскресить свою соперницу Алию, а он ответил отказом.

— Оживи, хорошо? — в горле запершило.

Синее и зеленое, красное и желтое — моргали гирлянды.

— Убей ее, — сказал знахарь и вышел из подвала, мотнув длинными полами бушлата.

— Степан! — закричала непонимающе Мадина.

Полицейский расчехлил кобуру, вынул табельный пистолет.

Ногти Мадины впились в мертвую руку сына.

«Почему же он сам меня не убьет?» — мелькнула мысль.

Она не хотела видеть перед смертью жующую верблюжью физиономию полицейского.

— Степан!!!

По дряблым щекам потекли слезы. Прихвостень Матая деловито прицелился ей в лоб.

— Сейчас, сейчас, секунду…

Она быстро загибала пальцы сына и истерично пыталась вынуть из памяти образ озера Балхаш, чтобы с ним уйти в небытие, с его берегами, его освежающими водами и фантастическими закатами.

— Сейчас…

Дуло исторгло огненную вспышку. Свинец угодил в переносицу, и свет погас. Мадина хлопала ресницами, но вокруг нее царил непроницаемый мрак. Она попробовала кричать, но ни связок, ни рта у нее не было. Только тьма, личная тьма. А потом во тьме закопошилось, и она увидела многоногих существ, ползущих к ней. За столько лет они соскучились и проголодались.

То ли зрение обострилось до предела, то ли, как патетично писали в готических романах, «время замедлило бег, повинуясь року судьбы». Он слушал бой в груди и видел каждую снежинку, кружащуюся в наэлектризованном воздухе, и собственное отражение в лезвии катаны. Видел направленное на друга ружье и какой-то предмет, пролетевший по дуге. Компактный черненький конус, он подпрыгнул в ярком свете фар и лег на лед. У конуса был хвостик, который искрился, и…

Возле джипа грохнуло, время помчалось галопом.

«Петарда», — осенило Андрея.

Второй снаряд упал с холма. Точно в капюшон здоровяка с ружьем. Тот замешкался, всматриваясь в темноту, и не заметил сюрприз. Слишком громко орала силиконовая мадмуазель.

Хитров непонимающе вертел головой.

В капюшоне бабахнул взрыв. Вероятно, петарда была не из дешевых хлопушек. Как минимум «Дум-дум» или «Грозный питон». Здоровяк взвизгнул по-бабьи, закрутился волчком. Третья петарда стрельнула у его ног, и одновременно пальнуло ружье. Водила непроизвольно нажал на спусковой крючок. Ствол пыхнул дымом, звук был практически идентичен взрыву петарды. Случайно оказавшемуся на мушке блондину разворотило грудь. Камуфляжная куртка брызнула синтепоном. Блондина смело с дороги, будто его выдернули за ворот из кадра. Здоровяк хлопал свободной пятерней по облысевшему затылку, по тлеющим волосам. Дуло поникло, как вхолостую сработавший член.

Бомбометатель кинул очередную петарду. Она шандарахнула рядом с рыжей. Тетка, крича, двинулась сквозь дым, ее раззявленный рот походил на рытвину в потрескавшейся белой глине. Золотистый баллончик с красной головкой-кнопкой выискивал девушек.

Андрей двинулся наперерез, готовый, если понадобится, ударить катаной по руке рыжей. Тетка, не прекращая вопить, направила баллончик ему в лицо. Ветер встал на сторону Андрея. Аэрозоль распылился в рыжую. Мыча и захлебываясь, она бросилась наутек.

— Сюда! — закричали с холма.

Не дожидаясь, пока люди Матая придут в себя, беглецы вскарабкались по склону. Андрей помог Нике, та вела девочку. Хитров замыкал группу. В любой момент здоровяк мог выстрелить им в спины.

— Пацаны! Живые, пацаны?

Андрей уставился ошеломленно на спасителя. Вова Солидол, расхристанный, с крупногабаритной картонной гильзой в лапе, подманивал их жестами.

— Я видел, как они за вами гнались. Гниды эти.