Рута Шейл - Вещные истины

– У тебя проблемы? Эти люди тебе угрожают? Ты должна им денег?

– Нет.

– Тогда почему ты под конвоем? Если что-то не так, скажи мне об этом прямо сейчас. Один звонок – и их здесь не будет.

– Эмиль, нет.

– Что за квартиру ты нашла? Хотя бы адрес оставишь?

– Оставлю, только позже, – бормочу я, пытаясь не выпустить его из кухни. – Ш-ш, сюда идут!

Во взглядах, которые бросает по сторонам Тимур, мне то и дело мерещится прищур лучника, в любой момент готового спустить тетиву. Даже когда, как сейчас, он всего лишь прогуливается по комнатам, от него исходит какая-то очень чуждая и темная сила. И хотя в отличие от Амины он не напирает на мое ничтожество всякий раз, когда я попадаюсь на глаза, именно рядом с ним это ничтожество ощущается острее всего.

«Они словно из другого мира. Они дикие», – шепнула мне Настя, имея в виду Тимура и Амину, и я с ней согласна. Раньше на моем пути не встречались люди, владеющие боевыми искусствами, но глядя на этих двух становится очевидно, что для того, чтобы заставить противника скулить от боли, одноименный рейсте им не понадобится.

Когда я начинаю подниматься по лестнице в свою мансарду, Амина следует за мной. От того, чтобы переступить порог, ее отделяют считаные доли секунды, но этого хватает, чтобы я успела хлопнуть дверью и повернуть защелку замка прямо перед ее носом.

Одиночество. Даже не верится. Как и в то, что я больше сюда не вернусь.

Я нарочно медленно достаю из шкафа чемодан и стопками укладываю в него книги. Затем перемещаюсь поближе к шкафу, снимаю с вешалки платье, заталкиваю его между книжными корешками. В своем восточном наряде я по-прежнему выгляжу как сэр Мелифаро из Ехо [15] Персонаж серии книг Макса Фрая «Лабиринты Ехо». , примеривший особенно смелое лоохи. Желая как можно скорее исправить это недоразумение, я извлекаю на свет очередные черные джинсы и такую же футболку, через голову стягиваю с себя балахон и чуть не подпрыгиваю, когда откуда-то сверху доносится тихий стук.

Балахон поспешно возвращается на место. Подняв голову, я вижу в проеме окна бледную тень с лицом Германа Террановы.

Как всегда, эффектно. И не вовремя.

Я отпираю фрамугу, и Герман протягивает мне круглую жестяную банку, а затем, протиснувшись в щель между створкой и оконной рамой, повисает на руках и мягко прыгает вниз. Приземление выходит смазанным – в последний миг, не удержавшись, Герман падает на колени и тут же поднимается, шипя от боли. В дверь немедленно колотят.

– Эй, будущая судья! Все в порядке?

– Не в порядке! – ору я, радуясь возможности позлить Амину. – Я только что уронила свой любимый бюст Шопенгауэра, и он лишился носа!

Теперь ей придется подождать, пока я отыщу суперклей.

– Зачем ты полез на крышу? Двери – для слабаков?

Я злюсь гораздо меньше, чем пытаюсь показать. На самом деле я рада его видеть. Герман морщится и оседает на кровать с таким видом, будто намерен лишиться чувств.

– У тебя слишком много гостей, – говорит он чуть слышно. – Где Марк?

Поначалу мне кажется, что он бредит, но его руки тянутся к банке, которую я все еще прижимаю к груди, и я с ужасом понимаю, что это – урна. Урна с прахом.

– Ты мог бы позвонить.

Снова обретя урну, он несколько успокаивается.

– Мой телефон остался в доме.

«Отчим», – вспоминаю я.

– Мы искали тебя там. Я и Бесков. И видели…

Лицо Германа искажает судорога.

– Не надо.

– Конечно, не надо. Ты убил человека и не хочешь это обсуждать. Вполне понятное желание. – Я возвращаюсь к шкафу и шарю взглядом по комнате в поисках укрытия, но не нахожу ничего подходящего. – Отвернись!

Герман послушно закрывает глаза. Я начинаю торопливо переодеваться в надежде на то, что он – джентльмен. Глупые фразы призваны скрыть смущение.

– Я нашла дом на Кройц-штрассе. Ты должен быть там. Немного шумно, зато бесплатное питание и смена белья. И гарантированная защита от шеффенов – а вместе с ними и от разносчиков пиццы, спама по интернету, телефонных мошенников и прочих благ цивилизации, кроме горячей воды из крана в виде…

– Нет никаких шеффенов.

– …Химеры, извергающей содержимое своего…

– Есения, ты меня слышишь? Шеффенов не существует!

Очередной стук заставляет нас слаженно умолкнуть.

– Ты там с Шопенгауэром, что ли, общаешься? – в голосе Амины явственно звучит угроза.

– Нет, с Петром Леонидовичем Филином! – рявкаю я и хватаюсь за мобильный. Пока мои пальцы скользят по экрану, с той стороны двери доносятся раздраженное «что еще за Филин?» и растерянное Настино «сосед, полгода назад паленой водкой насмерть отравился». Продолжения я не слышу, потому что на полную громкость врубаю тяжелый рок.

– Терранова, у тебя на нервной почве крыша поехала, – яростно шепчу я ему на ухо. – Что значит, нет шеффенов? Может, убийств тоже не было?

– Я все объясню. Но не здесь. Нам лучше уйти.

Он долго смотрит мне в глаза. Он на самом деле верит в то, что говорит.

– Ты ненормальный.

– Ты пойдешь со мной?

– Этот чертов дом на Кройц-штрассе действительно безопасное место.

– Пойдешь со мной?

– Хозяин, конечно, со странностями, но при желании с ним можно не встречаться.

– Пойдешь?

Я должна его выслушать. К тому же, соблазн улизнуть от ассасинов Бескова слишком велик. Герман растягивает губы в улыбке раньше, чем я успеваю что-то сказать.

– Тогда открой окна. Шире. И щель под дверью заткни чем-нибудь вроде… – Я сдергиваю с кровати одеяло. Герман кивает: – Да, годится.

Музыка заглушает шипение баллончика с краской. Я слышу его дважды – когда Герман рисует третий рейсте на стене моей комнаты, и после, когда закрашивает точно такой же на дощатой двери покосившегося сарая под бледным небом незнакомого городка.

Мы по очереди спрыгиваем на дно оврага, в который почти сползла ветхая постройка, и шагаем по жухлой траве мимо ржавой вышки водонапорной башни, груд битого кирпича, одинокого катера, навсегда приставшего к суше полусгнившими бортами, переполненных мусорных баков. Снова выбираемся наверх и молча идем безлюдными улочками, не глядя по сторонам. Сквозь перистые облака рассеянно пробивается солнечный свет. Ветер гонит с запада влажность и запах йода. Я догадываюсь, что мы в одном из рыбацких поселков Куршской косы – и почти уверена в том, зачем.

На дикий пляж ведет грубо сколоченная деревянная лестница с широкими прочными ступенями. Мы спускаемся к узкой полоске песка. Герман что-то говорит, я отвечаю, что ничего не слышу. Мой собственный голос утопает в грохоте волн. Вода цвета бутылочного стекла снова и снова яростно штурмует пустынный берег.

Я сажусь на песок возле кромки прибоя, подтягиваю колени к груди и кладу подбородок на скрещенные руки. Герман снимает кроссовки и, прижав к себе урну, медленно заходит в воду.