Рута Шейл - Вещные истины

– Отвезешь ее домой? – бормочет Амина в его идеально выбритый подбородок. – Я побуду здесь – мало ли что.

В протянутую смуглую ладонь надежно ложится ключ от «Пежо».

– Через центральный не ходите, наш запасной открой. Бес все равно, конечно, узнает, но хотя бы выиграете время, – шепчет она, целуя своего воина в висок, и я деликатно отворачиваюсь. – Осторожней там. Бес, он… Сам знаешь.

Я бы тоже не отказалась узнать, но спустя минуту мы уже спускаемся на подземную стоянку – в отличие от меня, Тимур прекрасно ориентируется в замковом пространстве, – и ныряем в пропитанный клубничным ароматизатором тесный салон.

– Спасибо, – говорю я и второй раз в жизни слышу голос Тимура.

– Пристегнись.

Автомобильчик выскакивает на мост и набирает ход. За окном в теплой дымке ночных огней проносятся ладные улицы с пряничными домиками. Кажется, наш путь в замок занял гораздо меньше времени, но я даже рада случайной передышке. Магнитола чуть слышно выдает богатый обертонами вокал Тарьи Турунен – не самая плохая компания для поездки навстречу черт знает чему.

– Вы тоже рейстери Дверей? – спрашиваю я своего немногословного спутника без надежды на ответ, но тот неожиданно бросает на меня быстрый взгляд и едва заметно подмигивает, а затем прибавляет громкость и, кажется, жмет на газ, потому что я проваливаюсь в грохот ударных, запилы электрогитар и ощущение невесомости одновременно. Машину швыряет на повороте. Я успеваю нервно моргнуть, прежде чем вижу, как капот входит в по-европейски холеную кирпичную кладку. Но «Пежо» не сминается, разбрызгивая по дороге осколки фар, а как ни в чем не бывало начинает пересчитывать ямы и колдобины, каждая из которых имеет ярко выраженную национальную форму и глубину.

Sleep Eden sleep, my fallen son, slumber in peace, – поет Тарья, а я задыхаюсь от нежности при виде грязных брызг на лобовом стекле и обшарпанных пятиэтажек напротив.

– Дальше пешком, – коротко командует Тимур, и я, уже готовая следовать за ним в огонь и в воду, с готовностью выскакиваю под проливной дождь. Натянув на головы воротники курток, мы бежим по Больничной мимо нарядной новостройки с ажурными балконами и сворачиваем на Вагнера – короткий отрезок пути кажется мне бесконечным. В том месте, где Салтыкова-Щедрина упирается в поросший бурьяном пустырь, Тимур хватает меня за руку. «Запасной ход», – понимаю я, с тоской оглядываясь на тускло освещенные окна соседнего дома, жильцы которого даже не подозревают о существовании здесь Убежища – а ведь подрасчистить, и отличная получилась бы стоянка. Я по привычке закрываю глаза, чтобы их не выцарапали ветки кустарника, но Кройц-штрассе зеленью не избалована – здесь только цемент, и камень, и дождь, бесконечный дождь, которому безразлично, какую улицу поливать.

– Сюда. – И мою ладонь, зажатую в ладони Тимура, протыкает невидимый гвоздь. Интересно, как ощущает наше появление Бесков? Надеюсь, сейчас ему тоже больно. В два раза больнее, чем мне.

Перед нами оказывается всего лишь калитка, от которой, по щиколотку утопая в жидкой грязи, можно добраться до фонтана и дальше – через больничного вида дверь, которая всегда казалась мне запертой – в дом, чтобы выйти под лестницей и обнаружить полное запустение.

– Комната Рауша, – говорю я, и теперь уже Тимуру приходится мне доверять, потому что он никогда не бывал в странном колодце, скрытом за гобеленом, где с высоты, намного превышающей человеческий рост, глядит в темноту бледная соперница Лизэлотте – любовницы Рауша, или теперь уже Кляйна, сам черт их не разберет.

Хотя бы этому дому меня не запутать. Мы практически родственники, мы понимаем друг друга без слов, и первым, кто вылетит отсюда, когда я стану судьей, будет самозванец Бесков.

Но правильнее говорить «если стану».

Из-за полуприкрытой двери мурлычет «Лили Марлен». Я жестом прошу Тимура остаться здесь.

И иду навстречу голему в одиночку.

При виде меня Бесков подскакивает со стула и, заложив одну руку за спину, учтиво подает мне вторую с приглашением на танец.

– Все повторяется, – говорю я, глядя в его прозрачно-голубые глаза. Если раньше мне казалось, что своим выбритым виском, татуировками и черной митенкой на правой руке он пытается придать себе более агрессивный вид, чем тот, что достался ему от природы, то теперь я понимаю, что в этом он честен. Только в этом и больше ни в чем.

– Жизнь вообще тяготеет к цикличности, – легко соглашается он. – День сменяется ночью, осень – зимой, сон – бодрствованием. Это не хорошо и не плохо, с этим нужно смириться… Но ведь и мы с тобой сейчас не те, что были тогда. Ты больше не тревожишь старые снимки, не удивляешься патефону и не спрашиваешь о музыке. А я не спасаю тебя от хулиганов, но все это не мешает нам танцевать, как и прежде, а может, даже лучше, ведь мы уже немного друг к другу привыкли.

От этих слов внутри меня словно разливается кипяток.

– История тоже повторяется, верно?

– История? – переспрашивает он рассеянно. – Да, конечно. – И целует меня в макушку. – Спасибо, что приехала. Даже не думал, что буду так по тебе скучать.

Что-то здесь неправильно. Что-то не так, и я лихорадочно пытаюсь понять, что именно. В комнате все на месте, даже пыль осталась нетронутой. Вся эта лирика, конечно, не из репертуара Бескова, но хорошо ли мне известен его репертуар? Или дело в запахе – он незнакомый, густой и как-то разогретый. Раскаленная горечь – вот же чушь, ведь я даже не помню, как было раньше. Еще я чувствую ободок кольца на его руке и упираюсь взглядом в наши сцепленные пальцы.

Увиденное вызывает слабость в коленях, которая тут же устремляется вверх и вниз, и вот уже я едва держусь на ногах, набитых отвратительной жгучей стекловатой: он снял перчатку. Впервые за все это чертово время он снял свою чертову перчатку, и теперь я держу за руку судью, а судья держит за руку меня.

– Ой, а чего это ты так напряглась? – говорит Бесков и нарочито округляет глаза. – Ты же чиста, как первый снег. Или нет?

Он понял. Понял, что я знаю про судью. И ломает комедию…

Наши ладони отталкиваются и расходятся.

Нет никакого уродства. Лучше бы он прятал шрам, третий глаз, шестой палец – все, что угодно, только не рейсте Чтения, который увидела я, потому что все это время Бесков читал меня, будто открытую книгу, читал и рассуждал о смене дня и ночи, и теперь я стою перед ним вроде бы в одежде, а на самом деле хуже, чем голая.

Я выдираюсь из его объятий, но он тут же ловит меня за запястье и притягивает к себе.

– Иди, – шипит он, указывая взглядом на гобелен. – Иди к нему, ты ведь за этим приехала, иди…

И я иду, пытаясь не бежать, иду, не оборачиваясь, иду и знаю, что Бесков пойдет вслед за мной, и Герман увидит нас вместе, и кивнет мне вместо того, что сделал бы, если б я была одна.